Анжелла Завьялова — О Хруще

ПРЕДИСЛОВИЕ

Зимой 2004-2005г. оператор «Дубна-ТВ» Игорь Бельведерский с ассистентом оператора Евгением Ермаковым начал снимать документальный фильм о Валентине Хруще, художнике, живущем в небольшом городе Кимры, приехавшем туда из Москвы, а до этого полжизни прожившем в родной Одессе.

< Далее Я / А.Завьялова или А.З./ изложила все произнесенное в печатном виде. Без купюр.

ЖИЗНЬ В ОТКРЫТОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Итак. Наши ТВ-шники смотрят с Валентином (далее — В.Х.) одесский журнал.

— За это короткое время, -говорит В.Х., — я четыре выставки сделал (период август-декабрь 2002г., Одесса). Одна из картин с выставки в Археологическом музее Одессы даже в Интернете есть, «Лодка», — ребята отпечатали, принесли.

Евг. Ермаков листает журнал, там — фото Хруща (выставка в Музее Востока и Запада г.Одессы «САЛЬВЕ», посвященная фотографиям, сделанным Хрущом в его бытность в Одессе, напечатал же их и организовал выставку Василий Рябченко).

В.Х. — Ну вот здесь не лучший материал для показа, вот лапки птички, курочки — это — часть целого, тема. Я фотографии не выставлял, это Рябченко Василий выставил.

В.Х. — Какое-то время до Анжеллы поэт (А.Смирнов) рассказывал мне, он тут с этой Манькой, — а девки здесь такие, знаешь: напоят и отпустят в одних носках домой… С другой стороны, это жизнь, им же тоже надо с чего-то жить… Да. Не лучшим образом Кохрихт описывает. Вот бы на эту статью — Виктора Павлова. Он хорошо знает тему. Хотя это неактуально на сегодняшний день. Поскольку, когда это происходило, не было цифровой системы как таковой. Потому что цифра полностью меняет всё положение. Даже в Одессе — парень приехал из Штатов (Витя Ратушный) и тоже ко мне приходил на Новорыбную (она же — Чижикова 18, она же — Пантелеймоновская). Поскольку там лет 10 подряд были квартирные выставки, т.е. суббота, воскресенье, ну и он поклонник «Лейки», собственно говоря, я всех напряг, и на самом деле на узкую плёнку лучше «Лейки» ничего не было. И часто вот у Плисса собирались, у ученика — и мы начинали говорить, и я очень сурово защищал новую технологию, потому что просто прелесть: на глазах — блик, с носа прыщик снят! Б.@дь! Ну вот — х..вый журнал, в то же время — возможности!!

В.Х. — Мы собирались сделать небольшой каталожек — коллекцию из кимрский собраний… Чем прекрасна была для многих клубная жизнь, что по червончику собрались.

Я — не несу домой, мы там же берем водку, выпиваем, закусываем, ну а человек пришел, червончик отдал, а уходит — с работой; в тот раз — один выиграл, в следующий раз — другой… Можно сделать ряд передач: коллекция этого, этого, этого…

В.Х. — Группа с НТВ с Гордоном (Александром) — они снимали «Дураки и дороги», и взяли у меня интервью, ну, не только у меня, еще у старика Коркунова.

Е.Ерм. — Хотелось бы не в форме интервью, а в форме документального фильма.

У вас тут нет телевизора, это что-то невероятное вообще. (далее рассказывает о прекрасном новом канале ТВ Культура).

В.Х. — Я же Киру Муратову знал. А сейчас что? Жопа Кулика?! Часть вещей сегодня демонстрируется непонятно, зачем? Вот — Кулик — тупость очередная…

ПО СЛЕДАМ В.ХРУЩА

Как-то раз собрались мы с моим близким другом Валентином Хрущом в его родной город Одессу. Кто помнит Хрущика, тот знает: чтоб Хрущ куда-то приехал, надо его до того места самому и доставить — ни на какие приглашения он не ведется, т.е. всегда мило соглашается, детально договаривается о своем прибытии, а в день отъезда сидит на своей кухне и, попивая свежезаваренный чай «Ахмад» из пиалки, рассказывает собеседнику что-то интересное из жизни своей и периодически вставляет в разговор: «А правильно, что я сегодня никуда не поехал.»

Но Одесса… Представьте, как стремится в Одессу тот, кто там никогда не был, а ежели бывал и хорошо так бывал, т.е. хоть немного пожил там и влюбился в этот город, тот будет рваться туда всей душой. И желающих поехать с Валиком набралась целая компания. Наша хорошая приятельница Ирина (чей папа из Одессы), в 90-е годы она была редактором прекрасной кимрской газеты «Провинциал», собиравшим вокруг себя всех творческих личностей нашего городка, и Хруща, конечно же, так вот — она, с таким же твердым подходом к делу, заказала на всех билеты, купила их и одним прекрасным утром приехала к Хрущу домой и просто выложила билеты на стол. «А такси скоро подъедет — Дима договорился,»- сказала Ирина. Ну, в таком-то разе Валик был обескуражен и не мог обидеть даму!

Вот примерно так мы и отправились в Одессу.

Но даже за сутки, которые мы ехали в поезде, Валя успел проявить себя как король неподчинения никому и ничему: с молодым художником — который никогда не видел моря, и, как и мы, обожал Хрущика — они просто покурили в тамбуре, но! — во время стоянки поезда. Как радовались проводники и таможенники! Под угрозой выкидывания нарушителей порядка из поезда и дальнейших разборок с представителями жмеринской полиции мы были вынуждены собрать деньги и откупиться. Наши художники были потрясены эти случаем. Как мы успели вовремя схватить побледневшего и гневного Хруща с чемоданчиком — «вот и приехал на родину! ладно, встретимся в Одессе,» — чуть было не сошедшего с поезда в Жмеринке!

Но, слава Богу, мы уже поздним вечером идем через Привоз на Молдаванку с Валиными двумя лучшими друзьями, Сашей и Юрой. Одесса в 2002 году просто пахла криминалом: на фоне огромных вездесущих словес «НЕЗАЛЕЖНОСТЬ» И » НЕРУХОМОСТЬ» — множество юных беспризорников, бомжей, побирушек! Мне запомнилась кореянка, ночевавшая прямо на тротуаре на Пантелеймоновской — она лежала, завернувшись в легкое покрывало, и в руке ее был зажат довольно большой нож…

И вот, теплой августовской ночью мы сидим на берегу Понта Эвксинского, над нами сияют звезды, перед нами ласково плещется море, пахнет морской водой и, в чуть терпком красном вине, которое мы пьем в своем тесном дружеском кругу, отражается вся эта ночная картина — и море, и звёзды, и наши счастливые глаза!

Валентин показывает свою картину (картон, пастель – «Железная дорога, проезд. Зима»), обрамленную в коробку из-под конфет.

В.Х. – Вот, из Свердловска Женя (Б.У. Кашкин, старик Букашкин), они приезжали к нам в Одессу атомную станцию устанавливать, слава Богу, так и не сделали; он приходил к нам на выставки таких рисунков…

Валентин смотрит фотоальбом, говорит о графе Воронцове, о его связи с Одессой, с Кимрами.

Е.Ерм. — У Вас гражданство ещё осталось украинское?

В.Х. — Не-ет, я — россиянин. Я даже не всё понимаю. Есть особенности; вот — песни украинские… Но вот мы с Гариком (Гордоном — художник,писатель,поэт) вспоминали, как однажды шутили по поводу того, что — «Мясоедовская улица моя» — мы сидели в баре при ресторане «Красный» и каламбурили, после всего сказали – “Бунимович, ты будешь диссидентом, за тобой песня. К примеру. Я — строку «маленькие дворики» .., «подметают дворники» — Гордон, и т.д., и получилась песня.

В.Х. — (О доме) — Слава Богу… Я думал, что я свалю. А тут– девальвация. Но, как говорится, Бог пощадил, потому что остаться без крыши над головой!! А купить — это было уже нереально.

Вспоминают о Тарковском, его фильмах.

В.Х. — Мне нравилось снимать именно метражками, когда пара метров, а остальное — бесконечность… И цикл — чайка разбитая на берегу — там постоянно — устойчивая линия горизонта, кадр вертикальный, и можно было небольшой альбом сделать, потому что я лет пять собирал вот именно разбитые — ничего не осталось — перья и кости, т.е., — вот море, когда мы видим камень, и там ракушка, как бы окаменелость. А здесь – ещё не окаменелость; ну а чего, — не успеваешь всё сделать в этой жизни.

Ну, как раз, наверное, и получается: что не сделал — оно, как-бы, дороже всего…

(Смотрят вместе «Пассаж» за 2001 год, одесский журнал)

В.Х. — Мне кто-то из москвичей говорил – ну, ты же классик, а акций не делал. — Как не делал? Вот Рябченко Василий застал — значит, приходишь на берег, собираешь всё, что можно там из каких-то элементов собрать, делаешь, как-бы арт и — оставляешь подарок морю, т.е. никто здесь, б@дь, не возразит.

Т.е., в этих случаях (инсталляции и т.п.) Кулик делает всё, чтобы все видели — жопу показать, но есть варианты, когда на уровне не мистики, и не религиозной, когда это — интимно, и — никто, но — ты — это знаешь.

Родитель — начпорта, это — Каролино-Бугаз, это — рыбозавод, лабаз, и в порту он (отец) отдавал нам финский домик, и я друзей туда приводил. Т.е., всю жизнь дед охранял синагогу; и, там, в карты играли, водку пили и т.п. Наследственность такая, каждый раз получается, что живёшь В ОТКРЫТОМ ПРОСТРАНСТВЕ…

Говорят об Антониони, «Блоу ап», Остаев — Басанец — Бильжо…

Племянник Басанца связался с Бильжо. Это карикатуры… Но я Диле (директору выставочного зала в Беляево) обещал, что у неё не будет никаких проблем. Вот Медведева (Катя) — мы что-то выставили, допустим, «Эмигранты своей страны», — она подкатывает и говорит: «Валя, нас не посадят?» Я говорю: «Нет, не посадят.» (смеется).

Т.е. мы занимались как-бы авангардом. А карикатуры — это, как-бы, другое. Ну, а с Бильжо мы в хороших отношениях остались, единственное, я попросил, чтобы не делать этого — эти письма — на хрен они мне нужны. (Письма присылали для Бильжо — отзывы по поводу карикатур).

(В.Х. говорит о Л.Баженове, о Л.Войцехове.)

В.Х. — Я сделал выставок девять, хотя это было, в-общем, неофициально… Каталоги? Ну, вот с аукциона «Филлипс» было три — нет ни одного — брали на время, не вернули.

(Подобное часто происходило: у него брали, точно из волшебного, неиссякающего источника — одни забывали вернуть по рассеянности, другие просто урвать долю, а кто-то — в память о нем — хоть какую нибудь вещь, к которой он прикоснулся, как художник.)

В.Х. — …Вот я — в Болгарии даже ещё не был, а не то, чтобы еще где-то… Хотя… еще ни у кого в голове не было, должны были уехать на французском судне с Санаем — его все одесситы знают, потому что он фарцевал, кололся и т.п. Договорились на французское судно сесть. Ну, я, как всегда опаздываю, а потом, через некоторое время встречаю Лёню и говорю: «Лёнечка! Ты что, не уехал?!» Он говорит: «Нет».- «Чё ж ты?»- «Да, б@дь, вот такая х..ня!».

В Стамбуле он поутру, как только судно пришло, вытащился на палубу, увидел минарет, и сразу: “Турум-пурум, чу-чу”. А французы, х..^ знает, все, наверное, коммунисты, потому что на Беляево как-то пришли, один— с хорошей «Лейкой», я ему: «Давай ченч. Ты, наверное, коммунист?» — он головой кивает: «Да.» (Валентин смеётся)

Так вот, Лёня: «Падла, б@дь, капитан — у матросни спросил: “А это что за обезьяна?”» они говорят– «Из Одессы пацанчик». Он: «Отловить!». Ну, они его отловили. А судно навстречу как раз шло обратно в Одессу. Ну, он его передал тому капитану, тот привёз его в Одессу. Ему, как малолетке, ни х.. не было, а маму — пожурили, а там второй брат — вор, т.е там и с мамы ни х.. не возьмёшь… Короче, неудачная была попытка, а сейчас он в Нью-Йорке, на Манхеттене что-то продает — видео,аудио. Ребята ездили, видели. Ещё рассказывали: «Там — цап-лап — сумки нет, в Одессе я бы возмутился, в Одессе я бы заставил, чтобы её поставили на место… Потом подумал — и сделал вид, что я был без сумки» — (Валентин смеется) — Да, куча одесситов…

Е.Е. — Скучаете по Одессе?

В.Х. — А ты знаешь, было такое впечатление, будто никуда не уезжал. Вот Анжеллу можешь спросить — чудак проходит, б@дь, и через полквартала кричит: «Хрущ, это ты?!». У меня такое впечатление, что я приехал из санатория и совсем немножко недо-был.

Е.Е. — Давно были в Одессе?

В.Х. — Два года назад.
(В 2002 году он навестил Одессу — спустя 22 года после своего отъезда в Москву.)

Е.Е. — Давайте, как-нибудь съездим.

В.Х. — Да, давай съездим. Там у Лукашова две хаты ждут. Да… некоторые стали богаче, а некоторых уже и нет, они не выжили…

Е.Е. — Значит, есть, где остановиться?

В.Х. — Без проблем.

Е.Е. — А если на машине?

В.Х. — Еще лучше. Анжелка была удивлена — значит, одесситы что делают: улички же маленькие, как в Европе, т.е. Одесса — ровесник Нью-Йорка, только он — то стал гигантом, а Одесса, с тех пор как Екатерины нет, она и не разрасталась. Ну вот, дорогу переходишь — и машина едет. Ну и начинается… Ну, я вообще прикалывался: шофер мне: «Проходите», а я ему тоже: «Нет, ты проезжай.» долго в -общем… А она мне уже: «Ну, ты отпусти ж человека.» Нет, очень культурные.

Е.Е. — Знакомых очень много?

В.Х.– Ну вот вышли с веранды Кохрихта. Попили кофе, коньяк в летнем кафе с Голубовским. Тут я по спине смотрю — знаешь, есть вещи, которые остаются. То есть настолько индивидуальные варианты, которые как-бы не исчезают. Я думаю: б@дь, что-то знакомое. Но ещё как-то тормознулся. А потом — он, видно, что-то взял и возвращается, ну, я тоже так смотрю… ну, а он… Вот ты заговорил о Макклафлине — Макклафлин мне, честно не очень нравится, ну вот на хрена надо было что-то делать с Сантаной? Сантана — он и есть Сантана… Вполне самостоятельная личность. Пойми, я чуть-чуть старше, я больше всего увлекался Джимми (Хендриксом — А.З.). У меня весь Джимми был, кроме последних двух дисков, где студийные записи. Ну, как гитарист, это, конечно, гениально. Я и сейчас, конечно, время прошло все-таки…

Е.Е. — Он Вам близок, потому что все-таки — бунтарь?

В.Х. — Да. А с Пресли — получилось, что он примитивный. Сейчас послушаешь — и нет того, что было все-таки вначале.

В.Х. — Мы с покойным Юликом (Ларионовым) были у Маслова ( художник из Белого Городка, В.В. Маслов). И текст потом такой был в газете: «На днях встретились два метра живописи.(!)»

А.З. — Так это теперь в нашем клубе — прикольная коронка.

В.Х. — А, у нас Клуб Монгольской Оперы. Это как-то поставили пленку, ДДТ. А магнитофон стал мотать обратно, а все уже подпитые, и кто-то спрашивает: «Что это такое?», а фотограф Козлов говорит: «Да это монгольская опера!» Они же на следующий день встречают: «Ну, ты как? Идем в монгольскую оперу?»

А.З. — Ну что, может, переназовём?

В.Х. — Да, некоторых обламывает.

А.З.– Ну, говорят, если столько времени оно нормально было, значит, состоялось.

…Валентин вспоминает о художнике, фотографе и философе Одессы – Оптике Павлове или Вите Павлове: в 2002 году Виктор выставил свою картину на тему «Тайной вечери» Леонардо в греко-католическом соборе Одессы.

В.Х. — Леонардо да Винчи. Значит, стол такой написан, а под столом — куча ножек. — Розовые! (смеется). «Тайная вечеря»! Выставил в костеле. Жалко, нет фотографии.

Идут с Евгением через квартал — Валентин кормит соседскую собаку (полгода ее кормил, и кошку, потом кошку Мусю он взял домой к нам, сказал: «Жаль животное» Так она у меня и живет. Вот, печатать мешает, не любит технику)

Говорят о фильмах Национального Географического Общества:

В.Х. — Я бы им премию дал за эту серию о животном мире. (Валя фотографирует во дворе «Практикой», заметил меня в окне, машет мне рукой. Так долго я потом не могла смотреть на окна нашего дома — мы всегда махали друг другу вслед, провожая глазами. — А.З.)

Оператор Игорь снимает Валентина через зеркало (привет, Тарковский!) Зеркало старое, большое, рама в стиле арт нуво — ему подарил его приятель, Ю.Ларионов.

Снимают, как В.Х. раскалывает полено — заготовку для будущих скульптур. Играет любимый Валей Бах. Валик играет с Мусей, и сам в это время похож на львёнка.

Валентин, пока Игорь детально снимает его мастерскую, рассказывает о том, как он в Москве однажды не нарисовал портрет одному человеку — где-то на четвертом сенсе он стал его раздражать, и Валентин рассказал ему, что есть один знакомый портретист, и показал этому «новому русскому» портрет, сделанный этим художником.

В.Х. — Ну. Парень всё правильно понял — «Во, класс!» — и в следующий раз ко мне не заявился.

Валентин продолжает снимать «Практикой» в мастерской, сказав: «А что, вот так будем снимать, а потом сделаем выставку новую в Одессе.»

В.Х. — Мне нравилось снимать узкими «портсигарами», немецкими. А триплеты?! У меня же была целая коллекция. Очень красивая оптика. Единственная проблема — со светом. На юге же светло, ЭТО ЗДЕСЬ НЕ ХВАТАЕТ СВЕТА. А летом на море — это идеальный вариант.

В.Х. — Жванецкий, когда приходил на Новорыбную, кстати, не шутил. Это сейчас их по телевизору показывают… А вот насчет модели — у Васильева (А.Ю.Васильев из Дубны) была маленькая, кстати, неплохая. Ах, она, кажется, забеременела… Да-а, время идет. Вот Комлев (кимрский художник) — стал дедушкой, и всё — стал покупать кашку для маленького, гулять с ним, вообще порядочный стал.

(Вспоминает конец 80-х, как художнику Соболеву дали в полном смысле мешок денег, чтобы он купил еды художникам в Беляеве.)

В.Х. — Катя (Медведева) была там то в боа, то в фате свадебной…

В. фотографирует расколотое полено. “Смешная история получается с позиции структуры: вот два пласта от рыбок — непонятно, где он, где она; и древо, родословная, тоже расколото.

Рисует ребятам на память петуха пастелью — начался 2005 год, год Петуха. Затем тут же — второго. Чёткие линии, цвет. Растушевывает пальцами, подпись — В.Х.

В.Х. — Вот у меня компрессор был с немецкой подводной лодки. Вот, в самом деле — как скульптура. (о дизайне)

Валентин смотрит на свою резную раму, покрытую золотой краской; она висит пустая на стене, вешает внутрь неё двух сушеных рыбок — одесских бычков.

В.Х. — Да, вот подумаешь — ведь всё было в усадьбах русских  — рамы, крытые настоящим золотом, привозились от мастеров из Италии. Ну, что есть, то есть… А, вообще, вещи — это, конечно, интересно. Этика дизайна…

———————
Конец одной серии.

«ЖИЗНЬ В ОТКРЫТОМ ПРОСТРАНСТВЕ»

(О Валентине Хруще — расшифровано с документальных фильмов, продолжение)

В.Х. вспоминает о Викторе Павлове, одесском художнике, работавшем в конце 80-х в московской беляевской группе под началом Валентина.

В.Х. — Ты , наверное, слышал, была такая галерея «Пальто»? Нет? Так вот, если у человека нет пространства, то , как раньше какую-то байду продавали из-под полы, вот оно и называлось «Пальто». Внутри пальто — рамочки маленькие, в них — картинки. Не галерея, а всё, что как бы с человеком.

Первые открытки с фотографиями старой Москвы мне достались от деда. Я эту коллекцию и выставлял. Первые открытки — с фотографиями пасхальных яиц. Из последних — старые фото только Садового кольца. ( участвовал в выставках старинных открыток в Москве).

Еще вспоминая о художнике В.Павлове, его статье ( «О фотографии и Валентине Хруще», одесская газета «На дне», №1(17), 2001г.), В.Х. говорит, что Виктор прекрасно фотографировал и разбирался в старой оптике (когда мы встретились с В.Павловым у друзей в 2002 году, он тут же предложил Хрущику по сходной цене хороший объектив).

В.Х. — Вот Аркадий Львов занимался фотографией. Но при наличии цианистого калия ты в то время в нашей стране мог стать и преступником. А там, в Америке, он теперь сам льёт себе бумагу. И фотографии там — на уровне живописи, и он, как-бы, процветает.

— Камеру ты должен осязать. У меня были старые аппараты в кожаных футлярах, потёртые… Это было важно, что ты ощущаешь машину. Это — через технику, через руки или через что, но машинка в твоих руках обладает индивидуальностью.

…Когда Аркадий в очередной раз ко мне пришел, я его вставил одному приятелю. Это было на Привозе, когда меняли паспорта. У того была лавка. Он был достаточно серьёзный человек, и понимал, что на Привозе, когда все меняют паспорта, то каждый придет и у него отснимется, т.е. место было золотым. Я ему сказал, что у меня во дворе живет приятель.- я тебе гарантирую, ну и Аркадий всё делал ему: проявлял, иногда подрабатывал… Один капитан привёз «Пентакс», или что-то в этом роде. Аркаша– ко мне: “Валя!” — Я посмотрел негатив — “Аркаша, ну понятно, что это — пальма. Но точно так же можно и березу снять, т.е. настолько серо и невыразительно, разве только что качество. Т.е., тому, кто снимал — что пальма , что береза… Очень невыразительно.” Я говорю: “Аркаша, посмотри, что ты предлагаешь мне здесь смотреть? Снято-то в Африке, но ничего здесь интересного, классного, нет”. Аркадий: “Да, Валя…”.

В.Х. смеётся над «новыми» нравами: — Там, оказывается, чтоб с вышки, с вертолета прыгнуть, надо 100 баксов заплатить. Недешево. Но комсюкам это доступно.

Е.Ермаков — У Вас пространство большое…

В.Х. — А здесь, когда Лорка ушла (женщина из Баку, с двумя детьми), чтобы убрать все следы «предварительной» жизни, я, б@дь, все перегородки выбросил к е….й матери. Я вообще здесь только ломал, ничего не делал. Наверное, в этом тоже есть своя прелесть — ломать. Некоторые германцы с таким эстетским чувством бомбили старые города — где-то в какой-то литературе это упоминалось. Ну а с другой стороны мы видели Кимры — здесь не было немцев – тоже — всё разрушено. Наверное, в природе человека — разрушать…

Е.Е. — Вы здесь с какого года?

В.Х. — Ну, с 90-х. Мне немец пораньше отдал дом, в надежде, что это будет загородная мастерская, но что-то я… Я год прожил у одного боксёра в Москве, а он потом вернулся из Германии, он чего-то там натворил, и его выдворили. “Валя, я уже приехал”. Я говорю: “Ну, хорошо”. А я думал откупить у него однокомнатную. Это — “Молодёжная”, на ту пору это было, знаешь, как сложно. Т.е., московская прописка — это для москвичей, или там еще. Но не для нормальных людей. Мне — не светило, купить-то я мог, но оно бы мне не принадлежало. Сейчас иначе… А после всей этой девальвации у меня теперь и денег нет. Сашки Наумца жена сказала: да он миллионер! Правильно, если б я сейчас «голландцев» сдал, тех, которые у меня в Одессе были, — да, но они там, в Одессе, и остались. То есть, я как-бы там реализовался. А по ценам Сотбис — да, очень богатый человек! Был бы. Если бы не был, как говорят в Одессе, поцом.

Е.Е. — В Кимрах прижимистые люди?

В.Х. — Честно сказать, вон, я приехал на юг и… Все-таки я плохо учился, но одно мне запомнилось из уроков истории — что все войны начинались за место под солнцем. Ты понимаешь, о чём я говорю. (улыбается) — Здесь виноград не растет, значит, как бы, солнца недостаточно.

Е.Е. — Холодные, северные края…

В.Х. — Но, конечно, здесь много чего есть оценить. Если честно сказать, люди могли бы безбедно жить на льне… Та же клюква — мы покупаем мандарины из Мароккко, лимоны, а ведь у клюквы коэффициент не ниже, чем у лимона. Кстати, одна из работ, которую я в Москве сделал, она так и называется: «Лимон», имеется в виду, что это на жаргоне «куча денег». Это как бы компромисс, там есть лестница в небо, она и в Библии упоминается, это как бы восхождение; т.е., доминанта — лестница, и там фигура, типа кубизма, тянется к лимону, т.е., верхняя точка — это желтый лимон. Я не знал тогда, что грядёт такое время, что «лимон» будет повседневной темой — у Березовского — не один «лимон», еще там у олигархов «лимоны», т.е. — достижение цели. Как всегда, это — элемент, за которым стоит символика.

Валентин щелкает затвором.

Е.Е. — А Вы давно заинтересовались фотографией?

В.Х. – Это — глубокое детство. Поскольку я рос в приемной семье, бабушка, т.е., мать, была серьёзной женщиной, её очень многие знали (Паша, Прасковья), ее муж был директор ресторана Рабина, т.е., все фильмы, касающиеся белой гвардии, т.е. — модерн — снимали в Зеркальном зале, в Одессе. Т.е., там есть ещё два: «Красный», «Лондонский», и это — один из трёх самых роскошных ресторанов. Естественно, у нее было много подружек, и со мной не было проблемы. Ей говорили: «Ах, какой у Вас хороший мальчик!» — мне давали шкатулку какую-нибудь, японскую с эмалями, с лаком, и там было много пуговиц. Две одинаковые пуговицы нельзя было найти. т.е. от модерна, или от барокко, рококо — всё было — в пуговицах. Т.е., первая стилистика — я её познавал, как-бы, в пуговицах. А второе — это мне давали семейный альбом. Часть, конечно, из этого альбома была выдернута, т.к. там белогвардейские эполеты не сильно часто светились. Но — всякие тётушки, дамы в шиншиллах. Ну, 20-е годы, муж бабушки, в кожанке, он, точнее, был на ту пору не директор, а он привозил мясо с подсобных хозяйств. Готовили в ресторанах — что скажешь, то тебе и приготовят: хочешь — молочного баранчика или поросенка. После войны какое-то время еще все сохранялось, с икрой вроде были проблемы. Хотя, одни дети ели икру, а другие — ни в какую. Эти семейные альбомы…- с позиции ликбеза или воспитания — я воспитан был на пуговицах и на семейных альбомах. Первые познания среды, где я оказался (смеется) случайно. А фотоаппарат — это была толкучка, там был красивый человек, мы больше так и не виделись; это была «зеркалка», 2-х-объективка, типа, как у нас «Любитель», там было старое помутневшее стекло, было напрямую видно. И почему-то я его уже взял не как фотоаппарат, а как предмет. А фотографировать я стал гораздо позже. ( о предметах — найдите, если сможете , книжечку Уёмова «Вещи и свойства отношений»).

Вот, к примеру, ситуация. Я нарисовал жену — это была Виктория, они сейчас в Хайфе (короткая пауза — Валентину трудно об этом и говорить, и думать — там же и его сын Дима, тоже художник — прим.А.З.), и кто-то из фотографов пришел и говорит: “Слушай, а как это ты сфотографировал?”

Я говорю: “Поц, разве ты не видишь, что это нарисовано?” Т.е., у меня не было проблемы, потому что я мог нарисовать, но заинтересовало меня то, что я понимал: Леонардо Да Винчи — все они хотели — Дюрер, казалось бы, у него идеальная серия «Хроники», как бы — среда обитания, казалось бы, лучше, чем он сделал, и нельзя сделать, а оказывается! Но они не могли получить эмульсионный слой, а с камерой обскура уже были знакомы. Т.е. для начала – это — светокопия. Это название более точно определяет суть происходящего. Ведь они почти сделали это… С Леонардо вообще такая история — его хотели о чём-то спросить, как художника, а он говорит — но я — не художник, вот мой учитель Учелло — он художник, а я — специалист в области фортификации, т.е. военных сооружений на момент защиты, и всяких катапульт, бросающих камень в голову. Он-то себя считал, по меньшей мере, военным инженером по сегодняшним нормам. Для Дюрера была важна хроника, т.е. фиксация независимо от готики. А готика уже была.

Если камеру обогреть руками, то камера оставит след человека, который в последний раз ее держал, нажимал на «собачку». Т.е. человек обладает такими немыслимыми качествами, которые машинка никак не регламентирует.

Е.Е. — Это как бы продолжение человека в предмете…

В.Х. — Да, это всего лишь как приставка. Та же история с компьютерами. В Одессе очень много серьёзных ребят, т.е. Одесса, в самом деле серьёзный город, и там много чего происходило за всю историю города; и очень много было тех, кто делал компьютеры. В 70-е годы, вот Злотин покойный… Мы шли на берег и восторгались (новинками прогресса — А.З.), а он говорил: “Вот, Валя, одна ножка божьей коровки более совершенна, чем все эти примочки.” И он истину говорил.

Е.Е. — Да , это то же, что мы с Вами говорили о цифровых и аналоговых технологиях. Потому что эта дискретность, свойственная цифровым технологиям, очень сильно отражается на качестве, именно в биологическом…

В.Х. — А ты перейдешь на цифровую? Потому что возможности у них больше. Вот были «портсигары» до «Цейса». У них метражка — определяешь сам расстояние до предмета.

В.Х. — Вот мужской н женский портреты — чем отличаются? Я был знаком с Глазуновым. Однажды пришел художник один, он относился к одесскому авангарду, и, поскольку он уже кой-чего знал и слышал, он говорит: “Валя!”… а он,кстати, югослав. В Одессе все живут — болгары, евреи, поляки… И, кстати, никогда не было и не могло быть проблем, подобных нынешним. У болгар были свои улицы и т п. (Слетел с темы — А.З.)

Е.Е. — Вы с 43 года?

В.Х. — Да. Я родился в оккупированной Одессе.

Е.Е. — Я смотрел рейтинг-каталог художников, и там перед каждой фамилией код, а перед Вашей: «с ярко выраженной индивидуальностью», и покупается – ну, так… но там написано_: что Вы с 37года.

В.Х. — Нет. я с 1943. А С 1937 — Олег Соколов, он учился у Фраермана, а я Фраермана застал. Я один из тех немногих, ныне живущих, кто застал Фраермана. Он был председателем Парижского Салона. Мало кто упоминает Издебского, но ты-то в «Черном квадрате..» («Черный квадрат на Черном море» — книга о выдающихся творческих личностях г.Одессы) читал — Фраерман мог тогда Матисса похлопать по плечу. А за этим стоял Издебский. Я был на посмертной выставке Фраермана. Т.е., поскольку я смотрел эти пуговицы и семейные альбомы — я смог оценить Фраермана. Для меня он и сегодня на голову выше, допустим, Фалька. Я не могу этого сказать о Шагале, у них вообще была доминанта — это местечковые евреи, как заданная тема. У Фраермана индивидуальные качества живописца были другие. Т.е., как делает Фальк — мне было проще понять. Когда Фраерман умер, я был вхож в дом к вдове, и у него целая подборка была иллюстраций к Гоголю. Так украинцы должны были Фраерману всю ж… вылизать только потому, что лучше иллюстраций просто не могло быть. Т.е. настолько понимать и сделать — есть вещи у Бюика, у Доре (хотя он мне меньше нравится), у Добужинского — т.е. иллюстрация и произведение. Вот и «Белые ночи» по Достоевскому Бенуа; а «Оливер Твист» был с иллюстрациями, — когда я впервые понимал – это — иллюстрация и книга..

(Валеншн по моей просьбе проиллюстрировал мою маленькую книгу стихов в 2002 году: за три дня он сделал наброски, я взяла их, и, несмотря на его просьбы подождать, пока он еще подумает над иллюстрациями — это могло длиться очень долго,- снесла их вместе с рукописью в типографию. Он был немного расстроен этой спешкой, но потом, по результату — доволен книгой в-целом).

Обложка книги «Деревьев полуночных кроны», А.Завьялова, Худ. В.Хрущ, 2003 г.

В.Х. — У меня лшература начинается не с Пушкина, а с Диккенса. Фолкнер мне очень нра- внтся. И, вот насколько мне не нравшся Лев Толстой, настолько его ровесник Акутагава очень нравится, особенно надо отдать должное: «Запискам из сумасшедшего дома», т.е. это Бообще прелесть — эти миниатюры.

Далее говорим о книгах — Набоков, Довлатов, Рустам Хамдамов, Павич . Евгений с восторгом отзывается о «Культуре и взрыве» Лотмана.

В.Х. — У Набокова я, кроме Лолиты, ничего не читал.

Валентин вновь рассказывает о Вите Павлове:

— Значит, открылся костел, там до этого был спортзал, и он (В.Павлов) там выставил «Тайную вечерю» по Леонардо да Винчи, я тебе говорил, с этими ножками, как ожерелье, т.е., чистый атас, можно было бы сделать фильм — Антониони бы плакал. Честно, я сам был свидетель, я смотрел и не понимал, где кино, где жизнь, потому что нужно было здесь же заснять всё это. Ну, Кира Муратова тогда была в Одессе, но через неделю-две должна была лететь в Японию, на презентацию, что ли, т.е. Кира-таки пользуется популярностью. Ну, а Витя, конечно, — человек… Она же его снимала — «Дети подземелья» по Короленко. Я видел только эпизоды.

В.Х. —  В 70-е постоянно приходили ребята, читали стихи. Пришел рыжий Петя Рзй, почитал и говорит, что Михайлик — плохой человек (они узнали, что я был в литобъединении у Германа /в Ленинграде-А.З./ и решили, что я очень хорошо на всё понимаю). Ну, и он читает, и каждое третье слово там х.. или ж-па . Говорю: “Ну ты чего! Я бы точно также тебе сказал, как и Михайлик”.

А потом они занялись христианством. Когда он тебе втирает что-то там из Нового Завета, становится очень смешно, знаешь: вчера он писал стихи между х…м и ж…й, а сегодня гонишь другое, ты вообще сам слышишь, о чем ты говоришь? Это как в том анекдоте — взяли еврейского ребенка в монастырь на воспитание, через какое-то время к монастырским воротам подошли странники, стучат, с той стороны старый монах подходит и спрашивает: “И кто там?”.

Вот я был последний раз в Одессе (о 2002 годе) — был Африканов — и зашла речь об анекдотах — и мы достаточно сурово на этой ситуации застряли. Но многие согласились. Что это — не еврейские анекдоты, это — одесские анекдоты. Да, они с еврейской темой. Но ведь вот есть английские анекдоты, американские… Вот один из классических вариантов. Базар, ковбой, белая лошадь. “Сколько стоит?”,- спрашивает ковбоя богатый человек. Тот ему говорит: “Парень, ты на это не понимаешь”. “Не имеет значения, я плачу”. Договорились. “Знаешь, я её боюсь, ты мне её ведёшь. Я заплачу”. Ведет на виллу к нему на 3 этаж, заводит её в ванную. В конечном итоге бедный ковбой спрашивает: “Зачем она тебе вообще — в ванной?” Тот говорит: “Ко мне завтра приезжает брат, он посмотрит акры земли, весь особняк, всё, и зайдет потом в ванную комнату и спросит: “Слушай, Билл, а зачем тебе в ванной белая лошадь?” — а я скажу: “А что?!”

Ну, а из классических одесских: наркоман приходит к знакомому, звонит в дверь, выходит женщина, он говорит: “Мне Лёву” — “Лёвы нет”- “Ну, тогда х.. его маме!” — “Так я его мама!” — “Ну, тогда х.. Вашей маме!!” — “Бабушка , к Вам!!”

Замечательный город, мало того, что там было много прекрасных литераторов, так уже есть специфический, ни с чем не перепутаешь, одесский анекдот. Ты-то ближе к литературе и к философии, я-то отношусь к поколению, которому пришлось «чему –нибудь и как-нибудь», и — самому… т .е., момент печальный… конечно, мне очень повезло. Я и знаком был со многими людьми, даже вот то, что я ходил в литобъединение…

Е.Е. — Вы что-то писали?

В.Х. — На ту пору – да. Сейчас я тебе объясню, что происходило. Поскольку я вырос в приёмной семье, когда я подрос, сказали ,что мать тоже писала стихи и предложили тетрадь даже.. Но на то время я был что-то очень увлечен Брюсовым. И для того, чтобы не быть разочарованным в близких и дорогих, я постарался в руки не брать. Не читал… А что касается меня, лучшее, что было, это, наверное, касалось одесских лиманов и основной шутки, которая касается меня, что я одесскими подошвами как-бы стоял на культурном пласте — там, античный мир, осколки от амфор, т.е. большее преимущество перед теми, кто родился в Москве, ну и дальше… Хотя я теперь понимаю, что цивилизация, следы человека по всей земле разбросаны так, что ученые могут себе голову поломать.

Валентин фотографирует объеденную кисть винограда и говорит:

— Лоза виноградная для меня была всегда дорога. И вот, один из хороших художников Армении, который живет в Париже, сделал хорошую выставку в Одессе. И там были кусты винограда. И мы, как одесситы, его приветствовали и отпраздновали, потому что для нас, как для одесситов, тоже всегда имела значение лоза. Если спирт придумали люди, то лоза — это напиток богов, всё это принадлежало богам, пока каким-то образом это не попало к людям, которые не всегда как бы понимают, что это такое.

— Многим без разницы — они ходят по мрамору, топчут шерстяные ковры, но, всё-таки важно — знать…

— Ну вот: женщина пользуется утюгом и ей — до лампочки, что там бегает в проводах, она даже не догадывается, что учёные не догадываются, что там бегает в проводах. — Я фотографией давно не занимался. Но ею всегда интересно заниматься. Кстати! Вот тут, интересна лоза и её тень — вы заметили, что мы раньше реагируем на тень, чем появляется конкретный человек…

На рабочем столе лежат деревянные рыбки, коллекция деревянных жуков, вырезанных Валентином.

В.Х. — Я сначала думал, что это будет для ребёнка. Ну, а дети же поиграются, и потом это им становится неинтересным. И я, как поц, потом занимался этими рыбками.

(Вспоминаем о созданной А.Гордоном «Партии Общественного Цинизма», в сокращении «ПОЦ», которую он недавно продал за 6 долларов. Валя комментирует: “Ну да, у него — наследственность: папа же – одессит”, что-то ищет на полу, среди рисунков, затем, опершись на стену рукой, нечаянно касается моего портрета, написанного им — тот качнулся. Валя внимательно оценил это: “А это — уже кинетика”. На глаза ему попадается журнал:

В.Х. — Вот время! Журналы: «Деньги», «Дурдом»!

Находит старую, с пожелтевшими страницами, толстую книгу, любуется. Рассматривают с Евгением часть оклада иконы:

В.Х. — Да, ведь это — виноградная лоза. В Ветхом Завете еще ведь есть притча о виноградной лозе. Да, в Москве, лучшее, что я успел сделать, это Ветхий Завет, тема «Совращение»; там — «Дочери Лота», «Сусанна и старцы» и т.п. Но сделал я её невовремя: это были рождественские праздники, все уехали на Рождество, на Запад. Но немногие поздравили. Это Надя Гайдук, жена Жванецкого — она в «двадцатке» горкома графики на Малой Грузинке. Говорит: “Валя, еду, смотрю — на ЦДХ афиши: «Хрущ. Ветхий Завет» — ну, она и пошла, была в восторге… Выставка там так и осталась. Я не мог вывезти — девальвация; без денег, без ничего… Эта выставка мне обошлась, во-первых, сам зал 10 штук долларов, реклама, публикация, т.е., штук 15 долларов отдал и — ничего не получил. Это — не мы. Это кто-то за нас. Это — причинно-следственная связь. Зная проблему, мы на нее выходим…

— Время — пространство берёт за ухо и делает: одного — Сталиным, другого — Троцким…

Говорят о Лотмане.

В.Х.: «Он такой же, наверное, по возрасту, как и Смирнитский. Он занимался структурализмом.»

В.Х. — Я частенько «казенил» (прогуливал школу — А.З.), но я с ужасом понимал, что буду неучем. Т.е., в школу я не могу идти, потому что понятно, там — идиотизм полный, а без школы я — полный дебил, т.е. я благодарен учительнице по латыни, которая всегда объясняла нам, в чём дело.

Говорим о своём клубе.:

В.Х. — Я каждую пятницу рисую, отношу это в клуб, на лотерею. Мы пьем, закусываем, я иду домой без рубля, но я понимаю, что я делаю, т.е. мне это важно.

Пьём крепкий чай, говорим «за жизнь»: мы живем рядом с цыганским табором, где продают наркотики (2004г). О художниках — вспоминают Айдан Салахову с отцом, Эрика Булатова, Васильева. Валик смеется, когда по очереди не можем вспомнить фамилию одного известного художника.:

— Ну это же жизнь, Боже мой!

В.Х. — Вот Фортуни, акварель! Вот Врубель и близко не мог догнать по технике Фортуни. Вот Фортуни — «Курильщики опиума», «Заклинатели змей» — в Пушкинском — масло, холст…

Говорим о Кимрах, традиционном ремесле — пошиве сапог, о Литвинове — только что избранном мэре, из Москвы, который вначале был здесь предпринимателем, наладил производство на одном из филиалов обувной фабрики «Красная Звезда» — «НИКС». :

В.Х. — А при чём здесь Литвинов? Ну, насколько перетягивают не только одеяло, но и мозги! Ну, была традиция, промысел, значит, у людей остались шила, кожа, колодки… (Прав был Валя. Как всегда.) (Среди членов клуба — сапожник, выпускник КМТТ г.Кимры, модельер. работавший и в Москве, и в Китае — Андрей Солодов; они хотели создать с Валентином новую коллекцию обуви, женской, и у нас дома появились колодки. Андрей пошил Валику прекрасную пару кожаных туфель).

В.Х. — Значит, в Питере, приехал Йося Бродский из Парижа, мы курим, и он рассказывает, как красят губы и что носят француженки…

Далее вспоминает Паолу Волкову. Она в одной из своих статей говорила: “Сегодня вы не знаете ни Плавинского, ни…, ни Хруща, а завтра… они будут уже… чуть ли не в «Третьяковке»”.

В.Х. — Я ей благодарен.

Говорим о приятелях, художниках, их подругах.

В.Х. — Я тут одной предложил: давайте, сделаем такой реабилитационный центр: я буду Вас рисовать, Вы будете говорить глупости. Тут прискакала жена поэта: “Ты ее не трогай, Она больная.” Я говорю: “Я её не трогал и ничего с ней не делал. Пока что” (смеется).

В Москве Валентин некоторое время работал с детьми в коррекционном центре, оказывая на детей положительное влияние в области восприятия — цветовых ощущений и т.п. по разработкам Альвики Быковой — она его и привлекла к этому. Да, та самая Аль-Вика Быкова, которая увезла Хруща из Одессы. Ему тогда было,кажется ,37.

В.Х. — Мир прекрасен своей неповторимостью (передвигает жучков на книге — в разных вариантах пробует композицию). — Я один раз только наблюдал очень интересный момент: «Явление Христа народу» Иванова, т.е. почти в полную величину фигуры; и все зрители, которые подходят к картине, — они в нее просто входят, они вписываются, т.е., как-бы — персонажи.

В.Х. — У меня расклад был на Беляеве — от эстетов до попсы. Назвали картину «Эмигранты своего народа». Катя (Медведева): “Валя, нас за это не посадят?” Я: “Нет, Катя, не посадят”. Знаешь, народ имеет свои особенности. На Соколе купили ей квартиру, она-то детдомовская, я отдал за пол-хаты денег, бля, — не вернула, сука такая. Ну, а чем я могу доказать? Все время бухает: “Нет, я тебе отдала”. Но зато она у меня, как собака на цепи, если что — сразу облает. Как-то раз она сцепилась с депутатом, тот ругается матом, а я говорю: “Ты здесь не ругайся, здесь Сорокина, она — девственница, и её родители знают, куда она пошла. Т.е., у меня с одной стороны — девственница, а с другой — Катька, где клейма негде ставить.

Мне друг говорит: “Валя, тебя подсиживают.” Я говорю — Я знаю, но что я сделаю, у меня — одесская прописка. А они все — комсюки, друг друга знают, они все в паях. Понятно, здесь тыща квадратных метров, и они обязательно их кому-то продадут, я им на х.. не нужен.

— А с другой стороны, я этим попользовался, и слава Богу, т.е. такой практики у меня даже в Париже б не было…

В.Х. — Помогло то, что была  волна». Не мы её гнали, а какие-то американские «дядюшки», скорее всего, потому что вот так поднять попсу, — это, наверное, очень серьезная программа была задана. С определённой целью. Конечно, Катя мне была интересна, и я ей благодарен. Сколько я ей холста дам (с той же Одессы Вася Рябченко привозил), скажу — нужно десять. Она сделает десять. Вплоть до того, что она звонит: “Валя, у меня нет денег” — я говорю — “Я ни х.. не дам. Вот нарисуй, реализуем, получишь.” Я честно работал. Она под конец купила две однокомнатные, себе и дочери, т.е. на меня ей жаловаться не приходится.

— Я-то, видишь, сижу на «101 километре». Правда, я вообще думал в Союзе не оставаться. Ну, я не успел… Но и то, слава Богу, крыша над головой, а то, как это развивалось, я мог оказаться в более худшем состоянии.

Е.Е. — Но в Одессу не хочется вернуться?

В.Х. — Не, — В ОДЕССУ, КОНЕЧНО, Я ВЕРНУСЬ.

Т.е., вот французы, что-то сказали, а я, потом уже, когда ответил, услышал сам себя: “Я родился и умер в Одессе”. Т.е., я все-таки состоялся как личность и как всё, в Одессе, — не в Москве — в Одессе. Сюда меня пригласили и, ну, я здесь тормознулся, а вообще полноценно я сформировался в Одессе, и меня пригласили, как человека, который может что-то сделать. Ну, а чтоб было понятно, вот, девять выставок… Якиманка…

(Рассказывает о ноябрьской демонстрации):

В.Х. — Я говорю, что на Красную Площадь я не пойду. Но пришел Пежонков, сказал, что мы идем в колонне за Академией наук, выдал знаки — я простыл, но пошел со своей группой. Мы хорошо смотрелись на Красной Площади.

Говорят о Гарри Гордоне, рассказывает, как не поехал к нему на Медведицу в Чупеево, т.к. перебрал накануне на одном местном «культурном» мероприятии: кораблик с местной интеллигенцией, московскими бизнесменами и представителями «основной» партии России плавал часа два по Волге. После поездки Валик тихонько стукнул собрата по кисти подаренным на память о поездке черпаком для бани, чтоб тот собрат больше водку не предлагал.

В.Х. — Он, вроде больше всех продается, и их проблема не волнует. Ну, понятно, что деньги нужны на жизнь. Но просто сидеть и делать товар, чтоб продать — ну не могу я так. Хотя тоже не святой, естественно — думаю, как реализоваться.

— Кстати, вот, в самом деле, я думал: сделаю вот сейчас последнее… движение души: у Козьмы Пруткова такая шуточка: «Нарисуй картину, а потом сделай раму», т.е., я как-бы выставляю раму и картину. Ну, а основная реклама будет — Козьма Прутков,т.е. это с одной стороны говорит о нашем (улыбается) серьёзном литературном наследии…

— Вот почему мне нравится анекдот, потому что там, в-первую очередь, вроде б ирония – и — достаточно серьёзная мысль. Для усвояемости проблемы.

— Почему мне нравится Ге? И понятно, почему церковь в свое время так к нему отнеслась. Потому что мы смотрим: Христос и Пилат — две разные религиозные концепции. Два разных мира. Мне лично нравится трактовка Булгакова. Ну, правильно, болит голова (у Пилата — А.З.), а тут — эти книжники (фарисеи — А.З.) с Иисусом. А ему (Пилату —  А.З.) это не нужно, он умывает руки. Т.е. там противопоставление — две фигуры — одна, крепкая — на свету, на солнце; другая — ничем не прельщает, ужас — несчастный, обиженный… Что есть истина? — она и после нас останется, эта проблема. Я, чем дольше живу, тем больше не понимаю, в чем есть истина. Этой темы я много раз касался. Их три варианта, Ге — в Питере, в Одессе и в Москве. Но в Москве — не лучшая…

…У Сезанна хорошая тема: Арлекин и Пьеро, но она несколько театральная. Кстати в «Голгофе» Ге, там очень широкое письмо: берем его «Голгофу» и какую-нибудь картину Пикассо в один из его периодов — как будто они жили в одно время и в одну школу ходили. Т..е. «Голгофа» настолько свежо написана… Если тебе попадется книга «Гуд бай, Пикассо», она толстая. она дважды мимо меня прошла, я не смог купить, у меня не хватило денег...

(конец 1 части)

Жизнь в открытом пространстве.

(продолжение)
(источник — видеокассета: 1–я квартирная выставка в доме Валентина Хруща.
г.Кимры, Сенная. 5)

А.Сазонов, коллекционер — Валентин Дмитриевич, как Вы оказались в Кимрах?

В.Х. — Как? Мне предложили дом… Привезли; был снег — такой красивый русский пейзаж. Вот я и включился, т.е., решил, что у меня будет дача. На ту пору я был в Беляеве, но подумал, что летом я могу быть не только в Малаховке, но и в Кимрах. Ну, и красивый ландшафт, Волга. Встретился с коллекционерами… Среда располагала ко всему этому…

А.Сазонов — Валентин Дмитриевич, а в Питере Вы долго прожили?

В.Х. — Я практически был в Питере в зимнее время на протяжении 4-х лет, потому что был в близких отношениях с Галиной Русецкой (поэтесса), а так, я, безусловно, ходил в Мухинское и в Академию. В одном доме были четверги с прослушиванием музыки, и в Литобъединение я ходил. Там было интересно, потому что на ту пору лучшие силы были собраны там, в литобъединении Германа. Приходили туда Соснора, Кривулин, Иосиф Бродский, Максимов Виктор (журнал «Континент»), к сожалению, уже его нет, и Бродского уже нет. А Соснору я видел года четыре назад, в Москве мы встретились; он превосходный рассказчик, и ему есть, что рассказать.

Смотрит работы, одна падает.

В.Х. — А работы, когда они ломаются, бьются — от этого они только выигрывают.

Ирина Алексеева, редактор газеты «Провинциал» — Глядя на Ваши работы, думается, что Вы аранжируете их . Но кого именно?

В.Х. — Пикассо и всех других художников, которые мне наиболее близки. Мало об этом говорят, но можно считать, что ряд художников — классиков Европы – они — после Пикассо. Себя я тоже отношу к таким же. Такой вот серьезный художник, как Таппие — мало кто его знает, он испанец, и можно заметить, когда я получил его монографию из Штатов, очень дорогую, коллекционную, то разница была в 3-5 лет между тем, что делал я и Таппие, просто я, естественно, на задворках Европы, не мог опередить Таппие, т.к. он старше, и возможности у него были больше. Это были для меня одни из лучших «подъемных минут» в жизни.

Сазонов А. — Можно как-то охарактеризовать Вашу живопись? К какой технике она относится?

В.Х. — Дело в том, что я с детства подчинился системе европейской школы. И, когда я общался с одним коллекционером, который собирал европейскую живопись и русскую икону, — до смертного обидно, что я никакого отношения не имею к русской иконе, имея о ней только ряд каких-то представлений. Это очень сложный вариант, от Византии до России, где и заканчивается этот цикл.

А я принадлежу к европейской школе, т.е. воспитан я на Рембрандте, на Боттичелли, на лучших образцах.

Греческие мифы — это такая большая человеческая ценность. Их можно читать на протяжении всей своей жизни, они многогранны, и каждый раз мы можем получать совершенно невероятный результат.

Аркадий Мотовилов, художник — Мы знаем «Похищение Европы» — серовский вариант, вариант Пикассо. Почему у тебя она такая?

В.Х. — Ну, вырос-то я всё-таки в Одессе, на юге, где осталось много античных осколков, и меня , безусловно, волнует то мифическое время, божественное. И во всем этом такая свежесть…

Арк.Мотовилов — Ну почему именно так — взгляд быка, направленный на нас, распластанное тело?

В.Х. — У меня был период — очень много женских торсов. Женщину можно узнать не только по лицу, мужчина узнает женщину по… теплоотдаче, ну, по какой-то другой ценности, по теплу сердца, как с матерью, как её узнает ребенок. Торс разрешает проблему, когда нет надменной улыбки…

Арк.М. — А бык? Что он смотрит? Что он думает?

В.Х. — Сам Зевс? Это как бы божественный самец, делает все, чтобы достигнуть женщины — как с Ледой, превращаясь в Лебедя, с Данаей — в золотой дождь.

Если в юные годы, это как из точки А в точку Б, мы уже что-то начали делать, собрали определенные знания, ненужное отсеивается, наступает период , когда уже работает сознание…

Арк.М. — А вообще, необходимо это желание — зафиксировать?

В.Х. — Это, скорее всего — определение…
————————————————————————————
2001 г., Дубна ТВ, «Монгольская опера» в Кимрах
2-я годовщина клуба.
Из интервью:

В.Х. — Художник без зрителя — это несерьёзно.

Вот члены Союза в годы застоя — они как бы между собою — похоже на сегодняшние выборы: они примерно выбирают друг друга, это уже стало спортивной игрой., т.е., ничего серьезного не происходит, они в этом сами разбираются; народ — отдельно, депутаты — отдельно. Клуб чем хорош: общие интересы; если кто-то что-то узнал — рассказывает всем…

Последнее интервью, данное Валентином Хрущом председателю Дворянского собрания г.Одессы, а, точнее, через него — привет всем одесситам.

Одесса, сентябрь 2005 года. Мы с Валей нашли приют у Жени Лукашова, на Коблевской.

А.Н. хотел взять у В.Хруща небольшое интервью, но они оба так увлеклись, что предполагаемые три минуты растянулись до 23-х минут, и, если бы не болезнь Валентина, неизвестно, как долго бы они еще беседовали в этот теплый сентябрьский одесский вечер.

А.Н. — Женечка, сколько вы уже знакомы?

Евг.Лукашов — Очень давно. Наши дети уже выросли, да, Валик? Тридцать шесть лет.

А.Н. — Ну, еще столько же предстоит, надеюсь на это.

Валентин курит сигарету. Евгений на некоторое время вышел. Я принесла Валентину бумагу, он сам выбрал нужные пастельные мелки.

На столике балкона на третьем этаже дома стоит белое фарфоровое блюдечко с гроздью иссиня-чёрного винограда, привезенного с Хаджибейского лимана, и красным яблоком. Лёгкий ветерок колышет ветви высоких акаций, их неровные синеватые тени скользят по белому-белому листу бумаги, залитому солнцем.

Валентин берет пастельный мелок, и через две минуты из-под его рук видна рыба, и под ней написано: «Я вас люблю», и – подпись — размашисто-графичное «В.Х.». Переворачивает альбомный лист, и на следующей странице тут же появляется красное яблоко на отливающем в синеву белейшем фарфоровом блюдце (антикварном, конечно!), а затем — волшебно проявляющаяся кисть винограда — кусочек веточки, загогулинка, пимпочка, виноградинка, ещё кусочек веточки, пимпочка, виноградинка, и так вот уже и вся ветка лежит, поблескивая влажно и призывно, на блюдечке.

В.Х. — В мастерской, наверное, было бы лучше, а так…

Он часто вспоминал о своей мастерской в его доме в Кимрах, даже прикупил на Новом Базаре, когда еще мого долго ходить, несколько импортных стамесок, а возле церкви, где он причащался, в маленьком магазинчике, и карандаши, и ластик, и для меня — белила.

А.Н. не понял, что Валентин уже поставил свой автограф под нарисованной рыбой, приняв его, наверное, за элемент рисунка, да оно, верно, так и было — настолько органично подпись В.Х. входила в его картины.

А.Н. — Вы можете здесь поставить свою подпись?

Валентин подписывает второй раз. И Александр вдруг понимает: “Это Ваша подпись, да?”, и картина с двумя подписями «В.Х.» и словами «Я вас люблю» появится теперь как заставка сюжета на ТВ Одессы о Валентине Хруще, приехавшем взглянуть на свою родину, на своих старых друзей, вдохнуть этот одесский воздух ещё раз — он не думал, что в последний…

А.Н. — Спасибо большое.

В.Х. — Ради Бога.

А.Н. — Валентин, мы только что, как бы побывали в Вашей творческой мастерской. Ваш автограф — это Ваш символ, это состояние Вашей души?

В.Х. – Это — как бы результат прожитого времени. Я раньше вообще не подписывал работы, я стеснялся и придерживался того, что вот, монахи греческие, когда приходили на Русь, они ни стихи свои, ни иные свои произведения не подписывали, они считали, что всё идет через Бога, и что лишние имя или фамилия, они никому не нужны, и просто всё дано нам сверху.

А.Н. — Вы — православный?

В.Х. — Да, я родился в оккупированной Одессе, меня крестили при немцах.

А.Н. — В какой церкви?

В.Х. — В Казанской, на Пересыпи. Потом из неё сделали мебельный магазин; я какое-то время думал найти этого жуткого человека, и с ним сделать что-то плохое, но, так, время прошло…

А.Н. — И слава Богу.

В.Х. — И слава Богу. Бог меня уберег.

А.Н. — Сейчас всё восстановлено.

В.Х. — Сейчас всё восстановлено — я проезжал, видел.

А.Н. — Вы знаете, молитвами верующих восстановлено триста храмов в Одессе и Одесской области. Это большая заслуга и епархии одесской, и верующих людей.

Вы рисуете много лет, да? Когда Вы взяли карандаш в первый раз?

В.Х. — Наверное, в школе тридцатой, в 1950 году. Конечно, педсостав у нас был плохой, но, в то же время, Вы знаете, материал, — он тоже учит — кисточка может научить, карандаш или бумага что-то может подсказать нарисовать. Просто к этому нужно как бы прислушиваться. Есть такое понятие — материаловедение, но оно несколько иное. Я думаю, что ювелиры, и те прислушиваются к камню. Ну, а те, кто льёт, куёт, — они, по-большей части, механически что-то делают с материалом, там свои сложности. Много можно узнать из истории Древнего Китая, дзен — серьезная школа.

А.Н. — А художники предоставлены сами себе, им нужно воплотить объем в плоскости, и Вам это удается, да?

В.Х. — Ну да, в какой-то степени я что-то постиг, И МНЕ ВСЕГДА БЫЛО ИНТЕРЕСНО. МНЕ И СЕЙЧАС ИНТЕРЕСНО. Я очень благодарен такому художнику — одесситу — Юрию Николаевичу Егорову, потому что в юности я был приглашен им в его мастерскую; так мало того, что там были его работы, так до него там ещё был Нилус. И он меня оставлял в мастерской, и в полном смысле со стен можно было считывать присутствие Нилуса и другой эпохи.

А.Н. — Валентин, Вы — одессит, судя по всему?

В.Х. — Да, я родился в оккупированной Одессе.

А.Н. — Вы — одессит, и, конечно, Одесса Вам очень дорога?

В.Х. — Да.

А.Н. — И у Вас есть место в Одессе, которое — самое дорогое. Какое?

В.Х. — Несмотря на то, что я вырос на Пересыпи, наверное, Аркадия.

А.Н. — Ну, как мы с Вами сходимся: у меня тоже — Приморский бульвар, Аркадия…

В.Х. — Ланжерон… Даже в своем звучании – Ланжерон — оно близко душе. (Валентин как бы потирает правую бровь, чтоб не видели его слёз. У него дрожит голос)

А.Н. — А море?

В.Х. — Ну, море — это вообще — божественное. Это — и энергия, и всё. Т.е., раньше Бог сделал море, потом — нас. Ну да, Венера-то родилась из пены.

А.Н. — И мы вышли из моря, да?

В.Х. — Да.

А.Н. — И Вы в своем творчестве много касались моря, да?

В.Х. — Да. Особенно — греческого мифа — «Похищение Европы», там моря много всегда.

А.Н. — Ну вот Айвазовский писал море по памяти, а Вы — с натуры?

В.Х. — Мне несколько раз удавалось списывать прямо с натуры, в любую погоду: хорошую и плохую. Этих работ немного. Они все в коллекциях. У меня , в-общем-то, нет работ, и нечего показать, к сожалению. А может быть, и к счастью, потому что во многих мастерских работы лежат, и они просто лежат годами, а у меня их нет, у меня всегда работы кто-то берёт, и они уходят куда-то.

А.Н. — А может, в этом и смысл жизни, что Ваше наследие расходится по миру?

В.Х. — Я счастлив, что оно не остается невостребованным. Здесь у Голубовского я есть в коллекции, у Феликса Кохрихта, у Сени Верника, да и у многих людей, которые в жизни ничего не смогли сделать, но у них в наследии тоже есть одна-две работы, и они всегда довольны, что это у них есть, во всяком случае, очень благодарны, когда меня видят, что у них есть немножко работ.

А.Н. — Валентин, Вы знаете, конечно, и для Вас не секрет, что Вы являетесь легендой Одессы в мире изобразительного искусства. Вы очень дороги одесситам, Одессе; и Ваша аура продолжает здесь быть, несмотря на то что Вы иногда(!) уезжаете к себе в Подмосковье. У меня просьба: скажите, пожалуйста, несколько пожеланий одесситам и художникам, в-частности.

В.Х. — НУ, ХУДОЖНИКАМ ЧТО МОЖНО ПОЖЕЛАТЬ? ЧТОБ ОНИ ПОСТОЯННО РИСОВАЛИ. НУ, В ЭТОМ СМЫСЛЕ, КАК ТЕМА, — ИЛИ — МОРЕ, ИЛИ – ЖЕНЩИНА, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, МОРЕ И ЖЕНЩИНА — ТАК ЭТО ВООБЩЕ СРАЗУ ПОЛУЧАЕТСЯ УЖЕ И ШЕДЕВР САМ ПО СЕБЕ. Мне понравилось, в свою бытность, общался с Межбергом (Люсик Межберг, живший тогда в Италии). Я какое-то время работал у него в мастерской. Мы тоже как-то разговорились по поводу вот работ и — что делать; и Люсик говорит: “Я всегда удивлялся, когда художник берет красивый холст, и красивые цветные краски, и потом из этого всего не получается ничего хорошего”. Он был тоже слегка поражен такой проблемой.

А вообще и море — море само по себе красивое, с ним можно все время работать. Конечно же, мало у кого красивое море. Вот у Егорова — очень красивое море. И настоящее. Мне вообще как человек и как художник, нравится Юрий Николаевич. Я ему очень много благодарен.

А.Н. — Валентин, а в какой манере Вы предпочитаете писать?

В.Х. — Манера, или стиль — это сложно. Допустим, мы придем на море, там — жизнь, какое-то волнение. Оно вчера таким не было. Но каждый день имеет свою характеристику, стилистику. Вот если у природы её выявить, то — все проблемы (решены)… Надо быть внимательным.

А.Н. — А в какой технике?

В.Х. — А это неважно, — акварель будет, или масло, или просто кусок угля, потому что ВАЖНО ПОСТИЧЬ РИТМ, КАК И В МУЗЫКЕ. Потому что все говорят об общности, а общность очень простая, т.е., определяющий ритм, т.е. из ничего, из хаоса нужно создать гармонию. Собственно говоря, и на бумаге нужно оставить гармонию. Если у природы, так нужно взять доминирующее. Ну вот, готика — она же тоже заложена природой. Смотришь на некоторые скалы или просто какие-то куски природы — понимаешь, что вот это и есть готика.

Собственно говоря, человеку досталось столько —  всё, что было заложено, запрятано в природе — больше так люди ничего и не взяли. Ну, человечество, конечно, очень много придумало, открыло, даже доказало кое-что, но это всё — и есть природа. Оно всё было вынуто из природы, как драгоценные камни: бриллианты, изумруды…

А.Н. — Валентин, Вам более импонирует стиль готики? Вы так видите мир, в формах готических?

В.Х. — Да нет, скорее, барокко.

А.Н. — Я хотел сказать, что мир сегодня настолько разнообразен, что ему больше присуще обозначение как барокко?

В.Х. — Ну да, барокко — это уже и рог изобилия. Богатство. И сама женщина по себе — это тоже такое вам барокко.

А.Н. — Да, это барокко. Ну, за исключением тех женщин, которые бывают и рококо.

(Оба улыбаются понимающе-весело)

В.Х. — Да, которые бывают и готика, кому как повезет.

А.Н. — Вы за барокко?

В.Х. — Ну конечно. Это и по времени больше, и материально богаче, и, в сущности, Золотой век.

А.Н. — Все как-то покоится на классике, мы привыкли, что классические понятия доминируют надо всем.

В.Х. — Да, эпоха Возрождения и Барокко. Конечно, мы не исключаем, ведь у нас в наследии легенды, греческие мифы. Это тоже большое богатство.

А.Н. — А Вас интересует больше прошлое, настоящее или будущее — есть художники, применяющие новейшие методы изобразительные, а некоторые оглядываются на статику прошлого?

В.Х. — Дело в том, что так как рисовали Дюрер, Рембрандт, — даже новые технологии, цифровые камеры не могут сделать так, как эти мастера.

А.Н. — Это понятно. Художник-то ведь — это живая душа, это — сердце…

В.Х. — А вот самое удивительное, что Дюрер мечтал о фотоаппарате, и даже многое сделал, чтобы он появился — он сделал рисунки хроник; казалось, он идеально рисовал, а ему мешало, что оставался почерк его.

А.Н. — Узнаваемость?

В.Х. — Ну да. И потому он как бы стремился к чистой хронике. Чисто передать — как?

А.Н. — Объективно, а не субъективно, да?

В.Х. — Да, один к одному, но так не бывает.

А.Н. — Вот фотоаппарат может сделать.

В.Х. — Ну вот они и стремились к этому — и Леонардо, и Дюрер. Благодаря художникам, человечество получило очень много технологий. И не только в визуальном, но — в России -там всякие масла, притирки, затирки; художник большую роль сыграл в походе человечества к цивилизации.

А.Н. — С Вами рядом стоит наш общий друг (Женя Лукашов). Пожелайте ему что-нибудь.

В.Х. — Женечка, я тебе желаю, чтоб в коллекции у тебя был Леонардо да Винчи…

Евг.Л. — Плюс Хрущ (улыбается)

А.Н. — Хрущ и Леонардо—и все — в оригиналах?

В.Х. — А у Жени всегда было все в оригиналах.

Евг.Л. — Только в оригиналах. Я никогда не держал копий.

В.Х. — Он, как и я, — очень счастливый человек, у него всегда были очень хорошие и голландцы, и французы, романтизм хороший.

Евг.Л. — Всё было. То, что было, то сплыло.

В.Х. — И самое главное, то, что — было, Женя. Нет — так нет, а важно то, что мы это видели, держали в руках, любовались.

Сентябрь 2005 года, Одесса

Анжелла ЗАВЬЯЛОВА