1…
На Староконном тогда было людно и рыбно. В сверкающих аквариумах лениво плавали пожилые китайские вуалехвосты в густой кровавой чешуе, бегали в чистых, как слеза, водах юркие сперматозоиды мелких живородящих гупий, в цветных стекляшках и диковинных пуговицах, в переплетах бывших изданий «Анакроен» и «Нива» отражался веселый одесский мир… Старички в узких пасхальных брючках — старых, заглаженных до блеска штанах в полоску /а ля Макс Линдер/ продавали и никак не могли продать тесемки от цейссовских пенсне, авторучки без колпачков, открытки с видами Конотопа и Праги образца 1908 года, лакированные заготовки от бывших ботинок с красными пыльными стельками, где когда-то лежал забытый бабушкой бинокль из бархатной ложи одесского городского оперного театра, с каплями свечного нагара на плечах… Приходил сюда знаменитый Гуревич, ведя за руку задумчивого сына, на полу и асфальте известный художник торговал картинами и багдадским сыром. Высокий, похожий на Вена Клиберна Володя Стрельников не очень успешно продавал старые книги, писал акварели… Приходил увенчанный командорскими усами, с тремя попугаями на плечах неунывающий Люсик Дульфан… Появлялся Хрущ, знергичный, бодрый, в серой элегантной шляпке, интересовался стамесочками, замочками, птичками, рыбками, старыми фолиантами, ценами на нефть, старыми автопокрышками, каучуком, хорошей оптикой, освежителями краски… Сияло одесское солнце, жизнь была прекрасна и впереди…
2…
Потом все изменилось. Всюду была какая-то неясность. Денег не платили, аплодисментов было не слышно, лучшие книги исчезали с прилавков, зелень продавали по высокой цене, фильмы снимались по чужим сценариям, пахло нефтью… Начиналась какая-то дикая весна, с ранним цветением и морозами, по ночам снились кошмары… Где-то далеко Хрущ задыхался от столичного смога, на магнитофонные ленты наматывалась жизнь, а счастья все не было… У Вики пили чай, с крепкой, но не той заваркой, читали стихи, смотрели на икебану за окном, вспоминали прошедшее лето, играли в слова и молились… Билли преданно смотрел в глаза, на морде у него моталась слюна. Порто-Франко медленно опускался на древнее дно…
Помню один разговор…
3…
Дул ровный, как веревка, ветер. Шел 1980 год. Дул, раздувая жабры, теплый ветер с окраин. Таяло в небе, на бульваре звенели в ведре дворничихи сосульки. За окном, освещенное жабрами рыб, мерцало большое тяжелое море. Над зданием оперетты — мокрый, кривой месяц.
Был март. Кричали Вороны. Полной грудью дышал пустырь, шевелился ночной чернозем, стадион еще не был построен. Кругом были ночь и туман, заваленная сырыми досками пустошь, заколоченная на зиму луна…
Хрущ и Балбес. Фото В. Рябченко
На пустыре Валя Хрущ выгуливает собаку. Он в кожушке, в кирзовых сапогах на босу ногу, в галифе и исподнем. Янтарный мундштук крепко закушен в зубах… Валик ожесточенно курит, осматривает созвездия, находит их в полном порядке, метко сплевывает во тьму, попадая в фонарь, и говорит, примерно, следующее:
«…ты будешь смеяться, старик, но хорошея живопись нынче не я моде. Паре австрийских штиблет с итальянской подошвой стоят гораздо дороже какого-нибудь Курбе в позолоченной раме. И это понятно.
Всё это — хлам для старушек — Не больше…
Можешь смело добавить сюда банку канадской тушенки, баночку свежей икры и пакетик бразильского кофе /для вкуса/. Вспомнишь потом, что я говорил: скоро каждый отдаст последний дублон и хорошую пару белья и кальсон из наследства /и работу Пикассо впридачу/ — за один мешок вермишели и зелени свежий пучок…
Грубые люди, старик. Но жить, понимаешь, охота и поцу. Извини. Это только последнему штымлу может казаться, что мы с тобой стоим на обычной земле, на участке ГАИ или СМУ — номер девять… Тут Малороссия, там Украина, везде по горло проблем, свежий бурьян, огурцы — а за углом мидии с рисом. Хаваешь разницу? Кого это нынче волнует, если две тысячи лет назад Средиземное море плескалось у нас во Дворе?…
Так что, все относительно, мальчик. Сообрази: тут у тебя под ногами не консервные банки и гайки, не куски прошлогодней проводки, презервативы и мусор, а обломки греческих амфор — смякаешь, старик?
Всё тут смешалось: старый пергамент, готика, гвозди, справки из ЖЭКа — все, как положено в жизни, — черви, земля, чернозем… Хорошо унавоженный слой мирозданья — врубаешься, парень? Я находил тут такое, что будякам-нумизматам не снилось: медный пятак Николая и звездочки ржавой Совдепии, рваное ухо отцовской буденовки и последние сопли микенской эпохи.. Вот, подобрал стамеску оттуда. Между прочим, в нашем сортире лежит до сих пор немецкий снаряд, который никак не взорвется /Хочешь, пойдем — пдкажу? Ну, не хочешь, как хочешь/. Века погребенной на фиг культуры у нас под ногами, а красками даже не пахнет. Обидно. Все Понтом Евксинским смыто… Кстати, на том самом месте, где помочился Балбес, мог бы смело стоять Митридат. Представляешь? А ты говоришь — Симоненко… Клевое было время, старик: участковый не шастал, были дешевые дыни и сыр, рыба сама за пазуху лезла, скумбрия ночевала в сачках /от лени/, девушки пахли морем /и чем-то еще, оглушительно свежим…/. Люди этот секрет давно потеряли… И потом — были евреи, с евреями было теплее… Я не пойму, с кем они будут теперь торговать и учиться торговле и сбыту? Моте Нудель уехал, Давид Халабуда с Канатной — тоже слинял. А волосатый Маргулис с могучей спиной теннисиста — и он свалил… Кто ж остался? Кто посчитает убытки, кто сыграет на бирже и скрипке за душу хватающий фрой- лехс? Кто, наконец, растолкует Спинозу и Ветхий Завет?
Я полагаю, ты схавал мгновенно, кого я имею в виду, когда говорю о Спиноза и Генрихе Гейне? Не повторяясь о тех, кто только на днях свалил за бугор… И о тех, кто в ближайшее время, наверное, свалит… Видно, им тут не везло… Чаю не хочешь?
Ефим Ярошевский