Анна Литман — Неизвестный Хрущ

Фотограф — Илья Гершберг. Заборная выставка «Сычик + Хрущик», 1967 г.

Об этом человеке писали многие. В основном, либо те, кто хоть как-то был знаком с ним лично, либо те, кто в силу своего профессионального образования изучал его творчество. Писать о художнике, фактически ничего о нем не зная, невероятно сложно. Поэтому то, что вы прочтете, это не статья, не исследование его творчества, но скорее – воспоминания о нем его друзей, товарищей, коллег. Всех тех, кто его любит и помнит.

24 января 1943 года, когда мир в очередной раз разрывало от войны, в Одессе родился Мастер – Валентин Дмитриевич Хрущ. О его детстве и юношестве мало что известно, да и вся его жизнь плотно переплетена мифами и легендами. Он жил в одном из самых колоритных районов города – на Пересыпи. Воспитывала его бабушка. Учился в художественной школе им. Костанди. Никакого профессионального образования не имел, но какое-то время посещал Одесское художественное училище им. М. Б. Грекова, где и познакомился с одесскими художниками, которые признали в нем гения. О таких, как Валентин Хрущ, говорят – самородок.

«Автопортрет», 35х42

Чувственные губы, узкое лицо, прямой нос, большая мочка уха, как у статуй Будды, загар с желтоватым оттенком, один глаз прикрыт, другой – раскосый – открыт и взгляд задумчивый. В первый момент кажется, что он смотрит в тебя, но – нет, в сторону и вниз, как будто видит что-то, что неведомо простому человеку, какую-то свою реальность, свой мир… Ощущение – какой-то неземной грусти, видимо из-за того, что голова опущена чуть вниз. Шрам, идущий от глаза и спускающийся к скуле придает некую трагичность. Левая сторона лица выбелена, на правую как будто легла тень. На заднем плане просматриваются две картины.

На первый взгляд автопортрет – набор цветовых пятен, и вдруг, как по волшебству – он становится объемным. Живым.  

Его работы представлены в Центре ЮНЕСКО (г. Париж), Национальном музее Австрии (г. Вена), в художественных галереях и частных коллекциях всего мира. Также продавались на знаменитых аукционах Sotheby’s и Phillips de Pury.

Будучи обаятельным, галантным и открытым человеком, в арт-тусовку Одессы того времени он вошел легко и непринужденно. В то же время, создаётся впечатление, что мало кто знал о его внутренней жизни, духовных и творческих поисках.

Бытует общее мнение, что художнику, особенно осенённого гением, очень трудно реализовать свой творческий потенциал именно в Одессе. Многие уезжали из города в поисках лучшей жизни. Таких примером множество. В 1985 году в период «перестройки» неожиданно для всех Валентин Хрущ уехал в Москву. Там его работы были оценены по достоинству. Он купил дом в Кимрах, в Подмосковье, где жил и творил двадцать лет.

Мы попытались благодаря воспоминаниям людей, которые его знали, составить некий образ художника. Представляем вам первую часть истории о Мастере – Валентине Хруще.

«Рыбки», смешанная техника, 40х69, 1970 г.

Пять рыбок висят на тонкой, почти невидимой веревке на фоне белой с облепившейся краской стены. И один – рыбий хвост между ними, как намек на то, что какому-то коту повезло. Их рты – открыты, из-за этого создается впечатление, что они еще живые и вот-вот задергаются на веревочке. Тень от рыбок, падающая на стену, придает им фактурности.

Красота в кажущейся простоте.

Голубовский Евгений Михайлович, журналист

Хрущ может быть представлен в любом виде – в качестве живописца, скульптора, фотографа. Он был просто талантливый человек, а такие люди почти всегда талантливы во многих проявлениях.

Что вам рассказать о Хруще?..

Он придумывал о себе массу легенд, и в них жил, и это было очень красиво. Другое дело, что когда Вали не стало, и стали пытаться анализировать его творчество, с этой легендой приходилось расставаться, хоть не всегда это было и приятно. Хрущ утверждал, что он – ученик Фраермана, но тот умер тогда, когда Вале было 12 лет. Он, конечно, не видел Фраермана и не слышал о нем в то время, но Хрущ был на его первой посмертной выставке. И она произвела на него такое впечатление, что он вполне оправданно говорил, что является учеником Фраермана.

Хрущу попался когда-то альбомчик Матисса, то ли из Франции, то ли из Румынии. И он в него влюбился по картинам. У Матисса серьезные пересечения с Фраерманом, и все это в какой-то мере определило раннее творчество Хруща.

Я с ним познакомился где-то в 60-61 году в доме у Саши Ануфриева. Это было такое место, где все собирались, своего рода клуб по интересам. Туда приходили совершенно разные персонажи, будь-то Люсьен Дульфан или Валя Хрущ.

Что я помню из самых первых его работ?.. На меня произвела впечатление его резьба по дереву. У меня есть одна его рыбка, он ее сделал из тончайшего кусочка дерева.

Он был человеком, который любил инструменты, и великолепно ими пользовался. И когда к нему приходили гости, он почти не пил. Пил, но в отличие от многих других, намного меньше. Валя, после двух-трех рюмок, мог положить на стол какую-нибудь свою рыбку. И она была настолько похожа на настоящую, что гости, опьянев, тыкали в нее вилки.

Так называемая «Заборная выставка» состоялась в 1967 году. На фотографиях того времени – лирические, маленькие работы Вали. А уже в 1968 году я делал выставки художникам в редакции «Комсомольской искры», в которой заведовал отделом культуры. Это были тогда единственные, вроде бы, официальные выставки, поскольку это было помещение редакции, и мы о них писали, но по сути это было все полулегально. В нашей практике только одну выставку закрыли – Антонюка. Причина – подняли шум, что это пропаганда религии.

Есть такой коллекционер – Саша Дмитриенко, он писал большую статью по одесскому Союзу Художников, и сделал для меня замечательную работу – выписал полную хронологию выставок из всех газет. Так вот, первая в жизни персональная выставка Валика Хруща была в редакции «Комсомольской искры» в апреле 1968 года. Та работа из коллекции Люси Федоровой как раз того, шестьдесят восьмого года. У меня есть две работы того периода.

Он очень любил писать (вот это – от Фраермана) – картину в картине. Маленький холстик внутри картины. Он их выписывал очень тщательно, делал как настоящие.

В свое время он учился в художественной школе им. Костанди у очень хорошего педагога Зайцева, о котором всегда отзывался с большим почтением. Но ему надоела дисциплина, он был совершенно с ней не в ладах, и начал бегать в художественное училище, смотреть, что делают студенты, показывать им, как рисовать по-настоящему, и за этим делом его однажды увидел Ацманчук – замечательный художник, который года полтора-два преподавал в училище. Увидел, схватил и потащил к себе, попросил показать свои рисунки. Ацманчук позвал Егорова. Они друг у друга буквально выдирали этого мальчишку. Егоров, у которого была хорошая мастерская, спросил: «А ты имеешь, где жить?». Хрущ жил тогда на Пересыпи, и тот предложил ему пожить у него.

Он родился во время войны, в 1943 году, и что-то никогда не рассказывал, мне, во всяком случае, о своих родителях. То, что он жил с бабушкой – это правда. Достаточно рано женился и потом уже, конечно же, жил с женой.

Егоров пригласил его к себе в мастерскую, дал ему койку, купил карандаши, краски. Но Валя там ненадолго задержался.

Он легко вошел в городскую жизнь. Был человеком с великолепным вкусом, любил хорошо одеваться, изысканно, несколько на английский манер, находил какие-то кожаные куртки, тертые, и он еще больше их тер, чтобы они имели соответствующий вид.

Для него огромным удовольствием было присутствие на Староконном рынке. Часами, часами ходил, искал «кайфики». Вот «кайфики» одно из любимых его слов было. И вообще он был человеком, умевшим говорить вкусно. Он мне часто говорил о ком-то – «ну, это человек не из моего анекдота».

Начиная с лирического пейзажа, натюрморта, постепенно перешел к более экспрессивной живописи. Вот его маленькая работа – «Похищение Европы», это уже период его конца пребывания в Одессе. Потом, в Москве, у него был новый виток. Он перестал делать экспрессивные вещи и стал делать сугубо реалистичные. До анекдота реалистичные.

Дружил с очень разными людьми. С актерами, например, делал им декорации к спектаклям. Дружил с людьми, занимавшимися перекупкой старых вещей. Тащил какие-то патефоны домой, разбирал старые часы – все это его интересовало.

У Вали были очень хорошие руки, и он действительно увлекался любым видом творчества, в том числе и фотографией. Я, правда, никогда не видел у него ни одной напечатанной фотографии, они с Рябченко, как я понимаю, наснимали, и так это и осталось в виде, по-моему, даже непроявленных пленок.

Он входил в единую группу одесских нон-конформистов, но был совершенно сам по себе. Он не был человеком группы. Хрущ был человеком, у которого потом появились свои ученики. Тот же Юра Плисс, Саша Лисовский, они уже к нему прибились, но он со всеми был знаком, со всеми дружил, я даже не помню, чтобы он с кем-то был в плохих отношениях.

«Мир ловил его, но не поймал».

«Картина», натюрморт , 44х51

Здесь изображена большая ракушка и курительная трубка. На заднем плане – один из узнаваемых приемов художника – картина в картине, в которой представлена работа художника-реалиста Луи Ленена «Семейство молочницы». Картина прикреплена канцелярской кнопкой к стене. Трубка наполнена табаком, ракушка чуть наклонена. За кажущейся небрежностью положения предметов – идеально выдержанная композиция.

Люсьен ДУЛЬФАН, художник

«Новое Русское Слово», Нью-Йорк

Редкая птица долетит до середины Днепра. Редкий человек достиг таких душевных высот, сохранив в себе детство и заслужив любовь, как Валентин Хрущ.

В начале 20-го века в мире было четыре ашкеназийские столицы – Берлин, Вена, Варшава и Одесса. После войны осталась одна Одесса с ее одесситами. Кто по национальности Валентин Хрущ, неизвестно, да и зачем знать: он ведь был одессит.

Валентин Хрущ был совершенно замечательным художником: резал доски, писал картины, делал волшебные фотографии. Он с гордостью доставал «лейку» из деревянного футляра, а футляр вынимал очень бережно из очень-очень старинного фирменного портфеля с печатями от самого баварского курфюнста прямо по линии Гогенцоллернов…
Потом из соседнего забора выдергивалась доска в роли штатива. «Понимаешь, – говорил по ходу дела Хрущ, – он, падла (это самое цензурное слово в длинном предложении), не может же висеть в воздухе, ему… (это он с уважением об аппарате) нужно на чем-то стоять».

О Валином портфеле из графского особняка непосредственно от первопечатника Гуттенберга можно говорить много. В основном, там лежали чудо-стамески, на которых стояли клейма уже исчезнувших легендарных фирм. Клейма со львами на стреле или стрелы на львах, райские птицы в странных позах были выгравированы старинными мастерами.

Потом Хрущ исчез, и все говорили: «Вы не видели Хруща? Где Валя?». А Хрущ стал домовладельцем: купил мазанку на берегу Днепро-Бугского лимана со стороны Очакова.
Постараюсь описать это в силу моего таланта или, как говорил кинорежиссер Сергей Бондарчук, когда его спрашивали, как это он все снял: «Силой одного воображения».

Представьте себе очень теплый августовский вечер; огромная луна, глинистый крутой берег с оползнями, за обрывом – черная, как смола, вода Днепро-Бугского лимана, запах степи и теплой пресной воды. Кривая хата под соломенной крышей. Посреди двора трехногий табурет, освещенный луной, на табурете шумит старинный примус, на котором шкворчит огромная медная сковорода с бычками. А вокруг – герои Ник. Вас. Гоголя, только что приехавшие с Сорочинской ярмарки. Вусатые с люльками, разложив сабли, кисеты с нюхательным табаком, галдят, смеются, толкая друг друга в бока. Между ними картинно расположились герои Исаака Эммануиловича Бабеля с Бенчиком Криком и его еврейским казачеством в жилетках цвета элексир, поодаль сидит только что сошедшая с поезда Москва-Петушки Венички Ерофеева команда по укладке телефонного или какого еще кабеля…

Сам же Хрущ накануне купил козу. Купил, чтобы насолить Марку Григорьевичу Шагалу, как он объяснил. «Куда эта падла залезла, не успев дать хоть стакан молока, когда я ее пытался доить!? Дюльф, ты знаешь, я же не колхозник, я животных видел только в зоопарке».

Потом, после перестройки, Хрущ вынырнул в Москве. В столице он стал большим человеком – в длинной дубленке («понимаешь, отрезать жалко, ноги ночью мерзнут, когда спишь; летом, правда, жарковато…»), кожаный портфель с ним и целая цепь высоких должностей, все по части искусства: заведующий арт-подвалом, директор авангарда, менеджер андеграунда, исследователь южнорусского движения в лице авангардиста Валентина Хруща и так далее, знакомство с зарубежными коллекторами.

Слухи доходили, что Валя купил дом и «волгу». Дом в глуши, под Москвой, деревянный сруб, машина как новая, не на ходу, очень кстати, потому что Валя без прав вождения. Он с внутренней гордостью открывал дверь, садился за руль. Правая рука на руле, левая придерживает дымящуюся трубку с пахучим иностранным табаком. Торчит, кайфует, наслаждается вечностью.

Перед отъездом за океан договорились встретиться. Хрущ опоздал на час. Пригласил в шикарный ресторан. Царским жестом ловко сунул швейцару в полной форме генерала купюру. Швейцар взял под козырек, мол, намек понял. Заказал чудесный стол с вином для меня, для себя – крепкий чай.

Умер Валентин Хрущ, оставив после себя не только образ обаятельного одессита. Он был художник с абсолютным вкусом, эстет самого высокого класса. Утонченный колорист, стилист, мастеровой, знаток столярных инструментов, фотограф непревзойденный, оставивший после себя целую школу молодых художников. Самоучка-философ.

Однажды он нашел деревянного орла без головы, одним движением прямо на теле вырезал лицо, за которым идут крылья. «Это тебе Дюльф. Держи Птицу-Дульфана». Когда мне невесело, я смотрю на эту птицу, и мы летим вдвоем.

Умер Валентин Хрущ – Дон Кихот и Санчо Панса в одном лице, отмерла еще одна нить нашей грибницы, и мы все скорбим.

Валя приезжал в Одессу попрощаться. Приехал сын из Израиля, пришли все наши друзья. Валентин сказал: «До встречи…» – и уехал умирать в Москву.

Игорь Божко, художник

Мы с Хрущиком в то время жили на Слободке через пару дворов, поэтому довольно часто виделись. Конечно же, и пили, и закусывали. Однажды мне пришлось быть свидетелем его драки с художником Николаем Морозовым. Создалась ситуация, когда на почве ревности Хрущик сцепился с ним, ударил того по голове бутылкой с кефиром и почти откусил ухо. Его женщина, с которой он в то время жил, прибежала ко мне и позвала на помощь. Я захожу, а там такая картина: на электроплитке – порванный свитер «жарится», видимо, Хрущика. И все вокруг заляпано кефиром с кровью. Морозов сидит на полу, стонет и держится за голову. Я зашел, а Хрущик на улицу выскочил, мороз тогда был, а он полуголый, убегает куда-то, догоняю его, обнимаю, чтобы остановить, но он выскальзывает, и вдруг говорит: «Жаль, тебя там не было, я бы и тебе голову разбил». Это, как я понял, была затаенная ревность к его женщине. Потом Морозова забрала скорая помощь, а Хрущик на другой день пошел навестить друга в больницу.

Я познакомился с ним где-то в начале семидесятых. Хрущик всегда был свободным человеком. У него была какая-то особенная харизма, его все любили. Маленького роста, эта шляпа, какие-то иностранные ботинки, он всегда что-то выискивал на Староконке. В последнее время собирал инструменты по резьбе по дереву, стамески со старинными клеймами.

Чем он был хорош?.. Во-первых, он был отличный художник. Все, что делалось, создавалось легко. И только сейчас понимаешь, что вся эта легкость и светоностность картин, передает его самого.

Хрущик занимался каким-то странным бизнесом, фотоаппараты старинные покупал, картины, разменивал на что-то.

У него была мечта – завести кролей. Потом, кур каких-то особенных. Но все это так и осталось не реализованным.

До того как он поселился на Слободке, у него была мастерская на улице Фрунзе, в подвальчике. Это был период, когда он рыбки свои писал и натюрморты с виноградом. Однажды к нему пришла беременная женщина и сказала, что ей негде жить. И осталась в этой мастерской. Выгнать ее ему совесть не позволяла. «Не знаю, – говорил, – что делать, живет, и все». Потом он так и оставил этой женщине свою мастерскую.

Мать, видимо, или умерла рано, или родители его разошлись. Отец у него был музыкант, заболел редкой, сонной болезнью. Хрущика воспитывала бабушка. Видимо, из-за того, что ему не хватало материнской любви, он всё время искал женщин старше себя.

И снова – Слободка. Это был период, когда очень дешево стоила «шипучка». Вот мы с Хрущиком картошечки пожарили, табуреточки во дворе поставили, приготовились, и только окрыли бутылку, как эта «шипучка» в жаре почти вся превратилась в фонтан.

Там во дворе пес жил. Валя его потихоньку приучил к выпивке, дал ему кличку Тюбик. Тот всегда присутствовал при наших застольях

Вообще, странная судьба, как она порой закручивает всё, удивительно. У меня сын – художник. Мы с ним Преображенский собор расписывали, а потом он занялся мозаикой. И вот каким-то образом он познакомился по интернету с сыном Хрущика. Долго и активно переписывались, обменивались своими идеями, но потом дружба поутихла. Сын Вали тоже мозаикой занимается, сейчас живет в Израиле.

Хрущик был очень гостеприимным человеком. Когда он жил на Пантелеймоновской с новой женой, у них бывало много гостей. И алкоголь уже не пили. Валентин заделался стойким чаелюбом. И все, кто к нему приходил, знали, что идя в гости к Хрущику, нужно взять пачку чая.

В какой-то момент он купил себе автомобиль, старый москвич. Я не знаю, умел ли он водить, но в то время это было нонсенс – художник с машиной.

Общаться с ним было приятно. Он был человеком очень галантным, при встрече с дамой всегда целовал ручку. Еще он курил трубку и курил довольно много.

Потом Валентин Хрущ переехал жить в Москву. И там заболел саркомой. Приехал как-то в Одессу, мы собрались у Ефима Ярошевского довольно большой компанией. И все пили водку. Валентин попросил меня съездить с ним на Слободку к той женщине, из-за которой у них была драка с Морозовым. Видимо, хотел проститься. Но мы к ней так и не съездили…

Вот я сейчас о нем вспоминаю, и его образ возникает у меня перед глазами.

«Всадник», 27х44, доска, смешанная техника

На картине изображен всадник, несущийся на коне. Фон напоминает бурю. Развевающийся флаг, гордая осанка, сабля, свисающая с пояса наездника, головной убор, напоминающий чалму, сам его вид и стиль одежды создает впечатление, что это – турецкий воин.

Лёгкость в – чёткости линий.

Виктор Маринюк, художник

Мы знакомы очень давно, где-то с начала 60-х годов, когда он был еще совсем молодым человеком. Сказать по правде, Хрущ был довольно яркая, характерная личность. Обычно, когда описывают уже умершего человека, выбирают либо одни позитивы, либо превосходную степень, но вы понимаете, что люди в превосходной степени не живут.

Могу сказать, что я был очень рад этому знакомству, и думаю, что он тоже. Нередко и кормили его, потому что он был человек другой раз даже без дома. Я бы сказал, у нас были отношения даже больше, чем дружеские.

Хруща знают сейчас как модерниста, но когда он начинал, ничего общего это с модерном не имело. Он был как человек очень талантлив. Впитывал все, как губка, не учился ни в училище, ни в академиях никаких. В принципе, в этом и нужды-то не было. Это тот случай, при котором можно приобщиться к этому кругу, но заниматься своим делом.

Валя был человек городской, жил тогда у бабушки на Ярморочной, но в основном обитал в городе, здесь были приятели, которые его любили, потому что он был человеком талантливым, и талантливым во многих вещах. И в скульптуре, и как художник, и говорил так же само точно, четко, не всегда это было приятно, но в принципе он был человеком воспитанным, особенно с женщинами.

Это – целая жизнь. Когда знаешь друг друга 50 лет, какие-то вещи выдергивать не так просто.

Все, что относится к южнорусской школе, он это все впитывал, как губка, и это все становилось его, это были его университеты. И потом уже, когда в Одессе заинтересовались модерном в искусстве, он стал общаться с Сашей Ануфриевым, и пошла новая волна.

Нас было немного, человек пять, и мы начали с конца, поступили в училище и стали заниматься живописью в стиле модерн, и это было, возможно, не идеально, но было очень нерядовым явлением, потому что через год-два было сделано много работы.

С начала двадцатых и по пятидесятые в искусстве, как таковом, было очень глухо. Были и хорошие художники, но им приходилось или прятаться, или занимать какую-то небольшую нишу, где можно выжить.

Мы интересовались всем. Была потребность в возрождении искусства 20-х годов. Была и есть потребность в таких людях, как мы, все были друг на друга не похожи, хоть и каждый достаточно выявлен. Стрельников, Ануфриев, Басанец, Ястреб и т.д. Но эта среда, хоть и небольшая, была достаточной, чтобы выжить. И та последовательность, искренность, проникновенность, которую мы несли, людям нравилась. Тому же Токареву, который был народным художником, и понимал, что это было нерядовое явление, Ацманчуку, Юре Егорову. Юра, когда познакомился с Хрущом, решил его опекать, поселил в свою мастерскую, но Хрущ оказался довольно неуправляемым. Егоров в то время был уже состоявшимся мастером, неоднократно выставлялся, состоял в Союзе Художников, и был в оппозиции. Когда он с нами познакомился, был очень рад, потому что это была особенная среда. И этот небольшой круг заставил считаться себя с властями. О нас говорили, что мы чуть ли не сотрудники ЦРУ и т.д. В то время после училища и института никто не мог позволить себе вольностей, а мы позволяли.

Валя все делал окончательно. Почти минимальными средствами, но точно. Я думаю, что всех нас объединяла тяга к свободе, но не своеволие. Условий работать не было, мы не могли выставляться официально, но все выставлялись.

«Заборная выставка» стала как-бы аксиомой, она была знаковой, началом, это был неординарный жест. В это время уже делали «квартирные» выставки, Соколов делал четверги. Но я уже слышу об этом неимоверные рассказы. Сам факт был замечателен. Но сказать о том, что с этого начался модерн, будет неверным. Потому что модерн, как таковой, начался скорее с Ануфриева.

Почему я говорю об этом?.. Потому что все стереотипы, которые появляются, перепечатываются, раздуваются и все это делается односложно. Это явление было любопытным, но оно не было главенствующим. Более интересным был сам Хрущ, как личность, как человек, который не мог не привлекать своим видением. Порой даже в разговоре оно звучало жестко, но точно. Если он делал скульптуру, проводил резцом, то делал это окончательно. Это не было наброском. Вместе с тем, те качества, которые характерны для Хруща, не характерны ни для кого больше.

Я могу сказать, что он был хорошим человеком, но под этим можно все понимать. Когда я говорил про университеты Хрущика… Понимаете, он был очень разносторонним человеком. И знакомства у него были разные: и сомнительные – уголовники, бандиты, и в то же время, самые знаменитые художники. И между этим всем был он.

Коля Степанов (был такой прекрасный скульптор) рассказывал историю, связанную с Хрущом. Валя приходит, и они заговорили о материалах, о дереве, в частности. Валя рассказывает, как это дерево нужно готовить. Вот оно берется, кладется на улице, в лютые морозы, покрывается навозом. И вот оно там прогревается, имеет какие-то качества. Коля говорит: «Я слушаю и думаю, классно рассказал, но вроде что-то знакомое». Потом оказалось, что Степанов сам ему эту историю и рассказывал, но Валя уже возвращает ее, как свою информацию. Это – маленькая деталь, но она интересна. Он имел четкое ощущение, что в искусстве – классно, и впитывал это в себя.

Мне кажется, люди, которые что-то умеют делать хорошо, они понимают и свое, и чужое. Прецедент возрожденческого типа – это человек, который хорошо умеет рисовать, он и делает скульптуру, он занимается архитектурой, он поэт, и все делает отлично. Потому что одни вещи дополняют другие.

«Натюрморт с ракушкой», 1968 г., 50х50, холст, масло

Эта работа участвовала в первой персональной выставке Валентина Хруща в редакции газеты «Комсомольская искра» в 1968 году. На картине изображены старинный подсвечник со свечей, черноморская ракушка, желтый гребень, у которого не хватает несколько зубчиков. Предметы расположены на одной линии. И снова узнаваемый ход художника – картина в картине, изображающая ослика. Его голова повернута в анфас, но глаза прикрыты. И в картине, где смиренно стоит ослик, также угадывается картина. Свеча горит, но огонь покачнулся, как будто от сквозняка.

Гармония и ностальгия по ушедшему времени.

Фотограф — Илья Гершберг, Заборная выставка «Сычик + Хрущик», 1967 г.

Материал подготовила Анна Литман