Анна Литман — Неизвестный Хрущ II

Часть вторая

Людмила Фёдорова

Он появился у нас летом 1967 года и остался на 14 лет. Моя мама была преподавателем, и так получилось, что Хрущик повел моего брата в первый класс как раз в ту школу, где она работала. Мама сначала к нему несерьезно относилась, а потом очень полюбила его.

Он был небольшого роста и очень сильным, мог выполнять любую тяжелую работу. Если нам нужно было что-то отремонтировать (дом старый был, его еще дедушка строил), Валя все делал. В одной из комнат у него была мастерская. Он все время ходил на «толчок», который в то время находился недалеко от Еврейского кладбища. Особенно он ценил инструменты. Относился к ним с восторгом. А потом он купил Грюндик и по нему слушал «Голос Америки». По этому радио передавали сообщение о «Заборной выставке», которая проходила около Оперного театра. Он таким довольным был, когда услышал, хохотал от счастья. И так заразительно умел смеяться, что хотелось смеяться вместе с ним.

Очень жаль, что Валя так и не попрощался с нами. Мама очень переживала, что вот он приехал в Одессу и может зайти, говорила, «ой, я такая страшная стала». Она так рыдала, когда он ушел от нас. Но в то время она очень хорошо выглядела. Я нашла старые фотографии мамы, и подумала, Боже, какая красивая девочка…

До нас он жил с бабушкой на Ярморочной. Характер у него был покладистый, но тогда он еще пил. И был у нас знакомый врач-психиатр, который художников привечал, картины покупал, и он Хруща потихоньку привел к тому, что Валя прекратил пить. После этого он пил только очень крепкий чай.

Я вообще отрывочно все помню, потому что сначала была занята учебой, потом ушла плавать. Как-то я привезла ему из рейса детские джинсы. Они как раз на него были. И привозила обязательно табак, он был в диком восторге от этого.

Рыбки свои он покупал на привозе, потом вывешивал на веревочке и писал. Очень любил рассказывать анекдоты.

На слободке тогда работал Кожзавод, который занимал почти целый квартал. И Хрущик устроился туда подработать – Ленина рисовать к какой-то знаменательной дате. Получилась огромная работа, она висела прямо на здании. И Хрущик рисовал его с себя. Такой смешной Ленин получился, с раскосыми глазками.

На деревянной столешнице из светлого дерева стоит хрустальный бокал с вином. Фон положен крупными мазками, как будто нарочно грубо. Сам бокал прозрачен и легок, точеная ножка, стекло, свободное от вина, просвечивает и слегка смягчает фон. Призрачность. Ломкая форма на крупной фактуре.

Как-то на барахолке он купил свои первые берцы, и очень гордился ими. Такой шикарный ходил, в троечке, в шляпе. У нас было большое зеркало, он в него смотрел и любовался, какой он мальчик хороший. Нравился он себе.

Был у него старинный шкаф, заклеенный бумагой, и он там хранил все свое «богатство»: инструменты, подсвечники, какие-то железки, «фенечки». Был еще портфель у него, кожаный, натуральный. Он любил все настоящее, добротное. Домоседом не был, мог уйти и прийти, когда захочет. Если поздно приходил, то перелезал через забор. В этом отношении Хрущик был совершенно свободным художником. От всего свободным.

В какой-то момент мама почувствовала что-то неладное. Видимо, у него уже Вика появилась.

Он очень любил вкусно поесть, а мама прекрасно готовила. Когда у него уже сын появился, он с ним приходил к нам в гости, пообедать.

Когда он умер, я об этом не знала. Прочла об этом в газете, в которой работала. А дней за десять до этого мама мне говорит: «Ты знаешь, Хрущик заглядывал к нам окно». Я говорю: «Мам, он в Москве живет, как он мог?..». А потом, когда узнала о его уходе, поняла – наверное, в этот день он умирал. Я долго не могла ей об этом рассказать, но потом, конечно, пришлось.

Он был совсем другой человек, чем мы. Но талантливым людям многое прощается.

На картине изображен торс обнаженной женщины. Гордо вскинутый подбородок, взгляд – прямой, губы – приоткрыты, пряди волос упали на лоб, руки безвольно опущены вдоль тела, слегка обвисшая грудь. Живот немного выпукл, как будто она беременна. Тело – загорелое. Статичность. Напряжение. Ожидание.

Валерий Токарев, директор художественной школы им. Костанди

Мы с ним вместе учились в одном классе, в одесской художественной школе. Он уже тогда выделялся особым, необычным чувством цвета. Ни на кого не был похож. И рисунок у него был очень хороший, настоящий, академический, в стиле старых мастеров.

С детства отличался строптивым характером, и при этом был достаточно скрытным мальчиком. В классе он был в числе лучших.

Там же учились Стрельников, Ануфриев, Эсфирь Варшавская-Сципионова. Очень интересные ребята. И я не могу сказать, что на этом фоне он блистал, но был очень необычным.

Валя не мог так себя позиционировать, как, например, Саша Ануфриев, который «работал» под Маяковского. Или тот же Стрельников Володя, который был эстетом. Они все как-то выделялись из общей массы.

Хрущик мог быть тихим-тихим, но при этом мог быть резким, безапелляционным в своих суждениях. То, во что верил, он это и позиционировал. Это была личность, и это сразу было видно. Маленького роста, черненький, похож на японца слегка. Когда я уже окончил школу и художественное училище, мы с ним встречались, и он говорил мне, что мечтает поехать в Японию. Я его спрашивал: «Валя, но почему в Японию?.. Одесса – это такой город, второго в мире нет, его Боженька в темечко поцеловал». Я подшучивал, конечно, над ним. Спрашивал, ну, как у тебя дела с Японией?.. А он мне говорил, что мечтает построить баркас на Дальнем Востоке и уплыть туда. А тогда проблема была со всем, и он мне говорит: «Ты знаешь, я не могу гвозди найти». «Зачем тебе гвозди?», – спрашивал его я. «Для баркаса», – отвечал он мне. Вот такие были у нас разговоры.

Белая тарелка, на части которой расположены два маленьких, зеленых плода черноморской оливы и семь слегка помятых, переспелых слив. Фон – темно-коричневый, с бликами. Ощущение, что работу сделали на фоне другой. Цельность. Собранность. Идеально выдержанная композиция.

Писал он, как Бог, конечно. Училище его не воспринимало, потому что яркие личности тогда уничтожались. Ему там было нечего делать. Он даже свидетельство об окончании художественной школы не получил. Не знаю, почему, или не пришел, или не выписали.

В редакции газеты «Комсомольская искра» у него часто происходили выставки, и там были изумительные работы. От них шла бешеная энергетика.

Немногословный был, даже иногда косноязычный, поэтому, чтобы выразить свою мысль, мог вставить нецензурное слово.

Потом он в авангард ушел. Я его особенно выделяю среди всех остальных художников. Обожал его живопись. Потом он резьбой по дереву занимался, симпатичные вещи были. У меня осталась одна работа, он мне подарил. Святой на костылях.

В Одессе ярких людей не любят. И завидовали ему многие. Говорили, вот, у него даже образования нет… Я так понимаю, или – художник, или – не художник. Ты можешь написать обнаженку или портрет, но ты не будешь художником, потому что без таланта, это все мертвое.

А у Хруща, казалось бы, рыбки висят, и ты смотришь на это все в восхищении. И каждый что-то себе соображает.

Так получилось, что у меня потом учились многие дети наших мастеров. И дочь Люсьена Дульфана и сын Вали Хруща.

Мне повезло с ним общаться. Валя с годами стал более степенным, никуда уже не хотел уезжать, в Москве ему было хорошо, его там сразу же полюбили ценители живописи.

И было видно, что он живет всем этим.

На переднем плане картины изображены шесть, висящих на толстой бечевке, рыбин различного вида. Бечевка привязана к столбам, воткнутым в песок, виден из которых только один. Ветер слегка покачивает рыбин. Рядом – початая бутылка из-под шампанского. Под рыбами – разноцветная подстилка. На грязко-желтоватом песке – многочисленные человеческие следы. Море – серое, холодное, осеннее. Волны – пенные. Небо – темно-сине, горизонт смазан. На заднем плане видна лодка, в которой, полусогнувшись на корме сидит рыбак с сачком. В море, между первой и второй волной, видны голова и плечи купальщика. Ожидание. Многоплановость. Насыщенность.

В музее Западного и Восточного искусства была его выставка, когда он в очередной раз приезжал в Одессу. Я ему написал стих-посвящение и выдал свидетельство об окончании художественной школы и медаль им. Костанди. Это был, кажется, 2003 год, потому что в 2002 у нас было 150-летие школы, и мы сделали к этой дате медали. И он был так растроган, потому что это было для него неожиданно.

Я ему говорил «Валя, ты Курская магнитная аномалия, тебя можно разрабатывать, и разрабатывать. О тебе можно писать, и писать. Ты – чудо».

Фотограф «Заборной выставки» — Михаил Рыбак

Материал подготовила Анна Литман