В Одессе родились два художника, основательно повлиявших на развитие искусства не только в Одессе, но и в постсоветском пространстве в целом.
И сначала Одесса приняла… не., конечно же, вовсе не приняла… Нон-конформиста и новатора Олега Аркадьевича Соколова…
Звезда Олега Аркадьевича Соколова взошла на небосклон искусства в середине прошлого века, в то время, когда родина его пребывала во мраке беспросветном, как Мордор после падения Саурона.
Только что похоронили тирана, и все живое боялось шелохнуться, без тени мысли о какой- либо свободе. Еще не было в проекте ни оттепели, ни Фестиваля.
И тут на самом краю этого царства удушающего мрака вдруг подул сквознячок, что то светлое проблеснуло, послышались неясные далекие звуки, повеяло совсем забытым ароматом свободы и счастья. Словно морской бриз проник в затхлое подземелье, и луч рассвета выявил одинокую фигуру юного одесского художника на пороге своей мастерской.
Двери ателье его в центре Молдаванки всегда были открыты и любой прохожий, охваченный любопытством, мог зайти и пообщаться с художником, доходчиво и энтузиастично комментирующим свои работы, которые на то время казались необьяснимыми и непонятными не только обывателю, но даже искушенному искусствоведу, лишь понаслышке знакомому с такого рода искусством.
Однако у автора был особый ключ к восприятию неискушенного зрителя. Помимо феноменальной разносторонней образованности, в особенности информированности о современном западном искусстве, художник обладал врожденным даром синестезии — он мог видеть музыку и слышать живопись.
Других примеров подобного дара, за исключением Чюрлениса, среди художников, как ни странно, нет.
Но не только это странно…
Обьясняя растерянному гуляке с Мясоедовской свои абстрактные произведения, как визуализации конкретных музыкальных произведений, автор находился в состоянии истинного откровения.
Через музыку ему открылся подлинный смысл абстрактного искусства, полнее и глубже, чем это открылось В. Кандинскому. Пожалуй, никто так убедительно не показал, что звуковые соответствия цветов и форм адекватнее всего выражаются абстрактной живописью, она наиболее удобна для изображения звука.
Даже соотечественники Соколова, нарисовавшие диснеевскую » Фантазию » , не достигли такой степени убедительности.
Почти все работы Соколова музыкальны по природе своей, они будто не только видятся, но и слышатся, фоном для них является звук, дополняющий изображение невидимым, но слышимым содержанием, ведущего тайный нарратив за кулисами видимого.
Именно он и привел автора к логическому пределу или катарсису, выразившемуся в совершенно непредвиденном ходе.
Комбинаторика элементов абстрактного изображения неисчерпаема, однако логика самого развития приводит к исчерпанности средств выражения и революции, отказе от движения в заданном векторе ради обнаружения вечного и неизменного , подобного той скелетной косточке, что никогда не меняется, краеугольного камня всякого выражения, сводящего к минимуму как форму, так и содержание, к тому изначальному состоянию, где они еще еще не разделены, как и означаемое с означающим.
И вот в далеком 1955 году, Олег Соколов прыгнул не только » дальше себя » , но и дальше всего передового искусства, оказавшись за пределами критериев своего времени.
Как, например, можно интерпретировать работу «Сам не знаю «?
Формальное исполнение говорит о том, что сам автор рассматривает данный артефакт именно как произведение искусства. Но на этом все и заканчивается, подсказки здесь неуместны.
Но по зрелом размышлении становится ясно, что работа вписывается в контекст некоторых откровений, случившихся в 20 веке с разными художниками.
Отрицание рационального начала в искусстве, отражающее реальность, произведенное в 1916 году Дада, достигло пика в жесте М. Дюшана, стершего с доски рисунок мелом Ф. Пикабиа.
Однако этой засвидетельствованной лишь косвенно акции оказалось недостаточно для постулирования отрицания в искусстве. Можно сказать, потребовалось еще 39 лет отрицания со стороны самой реальности, чтобы возникла форма документа, и отрицание обрело форму, окончательно покинув царство Хаоса и войдя в сферу искусства.
Эта и подобные концептуальные работы того времени будто бы расчистили путь целой серии манифестаций, произошедших в 1959 году в Париже и Нью- Йорке — Ив Клайн выставил отсутствие произведений, Джон Кейдж сыграл » 4. 33 «, Роберт Раушенберг выставил белые холсты, Эд Рейнхард — черные, была издана книга с сотней пустых страниц.
А спустя еще 8 лет появился концептуализм.
Итак, концептуальные работы Соколова можно считать первичным откровением в этой традиции. Однако ничто не возникает ниоткуда, а является результатом трансформации чего- то другого, еще более первичного.
При размышлении о том, откуда, из какой традиции могло прийти подобное озарение, невольно вспоминается традиция Дзен и возникает аналогия с дзенским коаном. Соколов был прекрасно знаком с этой традицией, и больше ничем нельзя обьяснить возможность появления этих странных работ, так резко обрывающих смыслы.
Если вспомнить коан Линь чжи — квадрат из 16 иероглифов «У» ( » нет » ), то в сравнении с ним работа » Сам не знаю » — гораздо точнее, короче, и звучит даже более убедительно, чем Сократовское
» — Я знаю, что ничего не знаю. »
Концептуальные работы Соколова — заснеженный пик отрицания, демонстрация его метафизической природы. Это одна из высших ценостей и величайших завоеваний искусства, открытие скрытой перспективы.
Ведь, по внутренней интенции, это суть утверждение.
Это «негативная форма» утверждения безграничных возможностей, спрятанных от контроля разума, но проявляющих себя как творческие способности, посредством искусства.
Лишь отказавшись от понимания, перейдя в состояние » не ум «, можно постичь подлинную красоту и сокровенный смысл послания, заключенного в произведении искусства.
Язык его гораздо больше связан с гадательными практиками, чем с рациональным языком сознания.
Суть художественного творчества лучше всего выражена мифом о Пигмалионе.
Понятно, что Пигмалион действовал вовсе не путем знания, и даже не путем гадания, коим следовали оракулы, но своим третьим путем — путем творчества, став первым и последним истинным творцом, существующим только в его коллективной памяти как миф, притча, определяющие границы искусства, описав чудо, выходящее за рамки возможного.
По мере развития мир искусства криталлизовал оптимальные способы образного выражения, создавая условный язык жанров, стилей, техник, формальных конструкций и артефактов, имеющих статус произведений искусства.
Пользуясь условностью языка как такового, автор исследовал область за границами языка искусства, возможность высказывания и смысла, проблематику информации, чистый импульс, предшествующий идее, сигналу, пониманию.
Но осознание, вторгшееся в Бессознательное, может оттуда выразиться только через негативное утверждение.
Постулировав его, автор проложил дорогу концептуальной традиции (которая появилась в Одессе лишь через четверть века).
Как и положено первооткрывателю, он вернулся «домой», в мир абстрактных форм, навеянных музыкой.
Огромное количество этих работ в удаляющем ракурсе проявлет некие конфигурации, метаморфические фабулы и комбинаторные сюжеты композиционного структурирования, образующего во временной шкале динамический паттерн, узор трансформаций, последовательность превращений, драматургическую по форме.
Возникает аналогия с симфонической музыкой, что указует на поиск адекватного визуального воплощения музыки — задача, вряд ли когда либо поставленная в искусстве.
Учитывая все это, творчество Соколова логично определить как не имеющее прямых аналогов в мировом искусстве, хотя это и не единственный пример . Сам художник отнюдь не стремился к этому, находясь на острие совр. искусства, а вовсе не в стороне от его проблем и задач.
Но несмотря на все это, его искусство кажется обособленным, даже » одиноким».
Это ощущение — словно чувство присутствия Судьбы, дающей душе одинокий полет, туда, где никто не летает, и там, где хочется.
Творческая индивидуальность автора бесстрашна и независима, автономна, живет в мире своих интересов и увлечений, лежащих в основе тех процессов, что выводят на актуальное острие и дальше, за грани.
Этим обьясняется очарованность художника символизмом и модерном, пропитывающая все его творчество.
Ведь именно символизм разделил означающее с означаемым, определив задачи будущего концептуализма.
В этом увлечении — глубина прозрения с огромной высоты полета.
И его искусство невозможно обьяснить обстоятельствами удачных сочетаний времени и места, или прочным фундаментом культурного сознания. Недостающий фактор называется » гений».
Доказательство гениальности — синестезия, возможность видеть звук и слышать образ.
Такой дар — раз в полвека. До Соколова им обладали Чюрленис и Артюр Рембо. Получается, что Соколов — третий великий адепт символизма, его живое воплощение.
Также вместе с Дюшаном и Скрябиным он образует троицу предтеч концептуализма.
Символизм и концептуализм — как корни и плоды.
Абстрактное искусство Соколова, находящееся между ними, образует «ствол», выражающий динамику развития самого абстракционизма, в его движении от композиций В. Кандинского к оп — арту.
Эта эволюция вытекает из внутренней логики развития нефигуративного изображения.
При этом автор всегда оставался в рамках традиционных форм выражения, соблюдая баланс трансгресси и эстетики. Забота о » культурном слое» компенсировала трансцендентность его мятежного порыва. В результате позиция автора в мире искусства оказалась идеально защищенной.
Что можно поделать с тем, кто признается в собственном незнании лаконичнее всех ?
Самое хрупкое и уязвимое положение как раз и является самым надежным и прочным.
Потому то вокруг Спарты и не было стен.
И потому же можно назвать » спартанским » лаконичное и постоянно мобилизованное искусство О. Соколова.
Скромность неуязвима, аскеза — непобедима. Сдержанность — самая выгодная позиция отважных.
Их оружие — это их песни.
Когда говорят Музы, пушки не надобны.
Сергей Ануфриев